Сначала о состоянии Колчаковской армии:
Д. В. Филатьев Катастрофа Белого движения в Сибири: Впечатления очевидца
<Париж, 1985>:
Что же представляло из себя в то время то, что продолжали именовать «армией», на которую Колчак и Сахаров, сидя в вагонах, рассчитывали как на силу, что на каком-то рубеже она остановится и, перейдя к обороне, окажет красным упорное сопротивление, а весной снова начнет наступление?
Численность войск никому известна не была, наугад ее принимали в 60 тысяч человек; на самом деле едва ли было и 30 тысяч, по крайней мере до Забайкалья дошло только двенадцать тысяч, да столько же примерно осталось добровольно под Красноярском, итого около 25 тысяч, которых, однако, отнюдь нельзя было назвать солдатами. Мужики, ехавшие на санях по два-три человека, хотя и имели при себе винтовки, но пользоваться ими готовы были не вылезая из саней. Покинуть сани никто не хотел ни при каких обстоятельствах — каждый знал, что сойдешь — дожидаться не станут и бросят на произвол. Такова была психология «едущих». Я испытал ее на себе: ночью подо мною свалилась лошадь и придавила меня в сугроб; мимо проехали сотни саней с солдатами, и ни один на крики о помощи не отозвался, а некоторые отвечали: «Нам не до тебя»; полчаса бился, пока удалось выбраться из-под лошади, а затем поднять и ее. Орудий не было вовсе, пулеметов тоже, за исключением двух-трех, сохранившихся у воткинцев. Пока ехали по тракту вблизи железной дороги, штабы армий имели возможность телеграфировать в поезд главнокомандующего и изо дня в день доносили одно и то же: «Такая-то армия, после упорного боя с противником в превосходном числе, отошла на такую-то линию». Эта линия всегда отстояла на 25-30 верст от предыдущего ночлега. Но раз были ежедневно упорные бои, то должны были быть и потери, тяжесть которых усугублялась тем, что при войсках не было ни врачебного персонала, ни перевязочных средств. Неопытные в службе, Сахаров и его штаб спокойно отмечали на карте новые линии расположения войск, делали сводки для Колчака и подшивали телеграммы к делу. Я как-то посоветовал генерал-квартирмейстеру Бурлину запросить армии о потерях и что делается для облегчения раненых. Несмотря на многие повторения, ответа ни от одной армии не последовало. Желая впоследствии, когда штаб главнокомандующего соединился в пешем движении после Красноярска со штабом третьей армии, выяснить этот вопрос, я расспрашивал офицеров, почему не давали ответа на запрос о потерях. В ответ услышал: да никаких потерь у нас и не было, кроме как сыпнотифозными, не было и никаких боев. Шли мы совершенно мирным порядком, становились на ночлег по деревням, утром варили завтрак, потом запрягали и ехали дальше. Красные ночевали, следуя за нами, на нашей предыдущей остановке. Иногда они поднимались раньше нашего, приближались к нам версты на три и начинали стрелять из пулеметов. Тогда мы немедленно запрягали и уезжали. Однажды один из наших командиров полка решил предупредить красных и сам первый открыл стрельбу по ночлегу красных. Они сейчас же снялись и отступили, а мы пришли и съели приготовленный ими завтрак.
Так дело шло до Красноярска, начальник гарнизона которого, генерал Зиневич, решил идти на мир с большевиками и уговаривать Каппеля сделать то же самое. Каппель, разумеется, не согласился на это и отказался ехать на свидание к Зиневичу в Красноярск.
Так как было ясно, что штабной поезд через Красноярск не пропустят, то на последней перед городом станции мы вышли из вагонов и пересели на сани. Вдоль полотна шла 2-я армия генерала Войцеховского, которому Каппель поручил выбить из города взбунтовавшийся гарнизон.
Войска были двинуты тремя колоннами, но ни одна из них до города не дошла, испугавшись, как объяснили начальники колонн, броневика, показавшегося на железной дороге к западу от Красноярска. Броневик оказался польским (поляки шли в хвосте чешских эшелонов), огня не открывал и явился лишь предлогом для отмены атаки, в которую войска и не рвались.
На другой день, 5 января, Каппель решил сам руководить наступлением. И вот тут получилась незабываемая картина, могущая дать полное представление, что представляла из себя Сибирская армия как сила.
Из Красноярска, для преграждения нашего пути, была выслана полурота пехоты с пулеметами, которая заняла высоты к северо-западу от города верстах в трех от него. На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящей на них нашей «армией». Тут же верхом Каппель и с ним несколько всадников. Прогнать красноярскую полуроту можно было обходом влево и ударом в лоб. Однако ни один солдат из саней выходить не пожелал. Тогда посылается рота офицерской школы, она открывает огонь вне действительности выстрела, красные, конечно, из-под такого огня не уходят и тоже продолжают палить в воздух. «Противники» замирают друг против друга до темноты, и ночью все, кто хотел, свободно прошли в обход Красноярска и даже через самый город. Таковых оказалось вместе с 3-й армией, шедшей южнее, около двенадцати тысяч человек, получивших впоследствии наименование «каппелевцев». Примерно такое же число сдалось добровольно красноярскому гарнизону, не по убеждению, разумеется, а потому, что устали бесконечно отступать и двигаться в неизвестность.
В то самое время как была двинута вперед офицерская рота, чтобы отогнать красных, в тылу у последних находилась наша кавалерийская дивизия князя Кантакузина, прошедшая мимо Красноярска несколько раньше. Несмотря на то что дивизия состояла всего из 300-350 всадников, ей ничего не стоило прогнать красную полуроту хотя бы только обозначением атаки в тыл. Но такая активность даже и в голову не пришла начальнику дивизии.
Возможно, что он хорошо знал цену своей дивизии. Через два дня, в первый день Рождества, эта дивизия стояла на ночлеге в деревне Барабаново и была радушно принята жителями. Я вместе с ген. Рябиковым ехал на санях при этой дивизии. В 9 часов вечера, когда мы укладывались спать, вдруг раздались отдельные выстрелы из соседней рощи. Начальник дивизии приказал выбить стрелявших из рощи. Раздается команда «к пешему бою, такой-то взвод вперед», и... ни одна душа не двинулась. Дивизия поседлала коней, запрягла сани и двинулась куда глаза глядят.
Было ясно, что солдатские нервы уже не выдерживали звука выстрелов, и те бытописатели, которые рассказывают о каком-то священном огне, будто бы зажигавшем сердца каппелевцев, попросту выдумывают, желая выдать за быль то, что им хотелось бы, чтобы было. Солдат, собственно, не противника боялся, а страшился расстаться с санями, потому что отлично знал, что раз с них слезешь, то потом уже не сядешь — дожидаться не станут и о взаимной выручке не подумают. То было уже не войско, а панически настроенная толпа, тупо, без всякой мысли, стихийно стремившаяся на восток в чаянии где-то, за каким-то рубежом оторваться от красных и почувствовать себя в безопасности. Наступил момент животного страха.
Как курьез можно привести такой случай. В тайге (не на тракте) селения редки и очень малы. В одном из таких селений расположилась на дневной привал какая-то часть и приступила к варке чая. Идущая вслед за нею другая часть знала, что ей места в деревне уже не найти, все будет забито до отказа, а до следующего жилья надо идти верст 15. И вот командир этой части, не доходя полуверсты до деревни, открывает пальбу вверх. Как только послышались выстрелы, бивакировавшая часть немедленно запрягла и понеслась вперед. Такова паническая психология: отлично знали, что в тайге красных быть не может и что сзади на несколько верст тянется своя лента саней, но раз стреляют — значит, запрягай и уходи. Я как раз подъехал сзади, когда чай варила уже новая часть и офицеры со смехом рассказывали, как они очистили себе стоянку....
ну и описание собственно Ледового похода:
Золотой запас перешел к большевикам. От прежнего совокупного могущества правительства адмирала Колчака оставалась одна армия, которая, разделившись на две колонны, стихийно двигалась на восток, не зная ничего из того, что происходило в Иркутске. 2-я армия шла по дорогам к северу от железнодорожной магистрали, 3-я к югу; 1-я армия как-то распылилась.
Памятуя красноярский опыт, Каппель принял меры, чтобы 2-я армия по возможности не встречалась с красными (!!!)
, и поэтому вскоре после Красноярска свернул с дороги и пошел по реке Кан. Получился небывалый в военной истории 110-верстный переход по льду реки, куда зимою ни ворон не залетает, ни волк не забегает, кругом сплошная непроходимая тайга. Мороз был до 35 градусов. Одно время мы попали в критическое положение, когда в конце пути наткнулись на горячий источник, бежавший поверх льда и обращавший его в кашу. Вереницы саней сгрудились у этого препятствия, так как лошади по размокшему льду не вытягивали, а обойти его не было возможности из-за отвесных берегов. Боялись, что лед рухнет под тяжестью такого количества саней и лошадей, но все обошлось благополучно, пробрались поодиночке, вылезая из саней. Промокшие валенки немедленно покрывались ледяной корой. Чтобы избегнуть воспаления легких, последние за рекою 10 верст пришлось идти пешком в пудовых валенках. На этом переходе Каппель схватил рожистое воспаление ноги и затем легких и вскоре скончался. Умерших во время перехода тифозных складывали прямо на лед и ехали дальше. Сколько их было, никто не знает, да этим и не интересовались, к смертям привыкли.
Этот легендарный Ледяной Сибирский поход сравнивают обычно с Ледяным походом Корнилова и даже считают его более трудным. Надо правду сказать, что такое сравнение, хотя и лестное для нас, шедших по Кану, совсем неправильно. Наше положение было неизмеримо легче корниловского, потому что мы не имели перед собою противника, нам не приходилось «пробиваться», а это коренным образом изменяло дело. Затем яркое солнце, полное безветрие позволяли легко переносить мороз, да и одеты, все без исключения, были в валенки и полушубки, никто, кроме того, не шел пешком. У Корнилова было совсем иное положение, и нам не приходится равняться на его Ледяной поход.
У станции Зима мы столкнулись с красным отрядом, который, к счастью для нас, был атакован с тыла чехами и частью перебит, частью взят в плен. Грустно было впервые проезжать мимо валявшихся трупов своих же русских людей (конечно, уже до белья раздетых, на этот счет исключения не было) и смотреть на испуганно выглядывавших из-за ворот деревни жителей, видевших в первый раз гражданскую войну и ничего в ней не понимавших.
До Иркутска добрались благополучно. Здесь узнали, что адмирал был накануне расстрелян. Этим отпадал главнейший мотив, чтобы атаковать город. Чехи, как в свое время было с генералом Сычевым, предупредили, что они не допустят обстрела Иркутска со станции Иннокентьевской, где мы находились. Это обстоятельство не играло большой роли, так как в Иркутске красных почти не было — они ушли накануне — и город можно было взять с любой стороны, но на совещании начальников начальник Воткинской дивизии, генерал Молчанов, заявил: «Войти в город мы, разумеется, войдем, а вот выйдем ли из него, большой вопрос, начнется погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом». Это мнение было решающим, и в ночь с 7 на 8 февраля обошли город с юго-западной стороны. Красные послали вдогонку несколько артиллерийских выстрелов, и тем дело кончилось. В конце февраля без приключений добрались до Забайкалья и наконец вздохнули спокойно — теперь между нами и красными стояли японцы.
Об авторе. В Варженский служил поручиком в армии Колчака, Весной 1919 года числился в Ч ердынском полку Пермской дивизии. Участник Великого Сибирского Ледя-ного похода. Ушел в эмиграцию, где и скончался после 1972 г.
Отступление Великой французской армии в 1812 году от Москвы, трагизм которого так потрясающе ярко отмечен в истории и в нашей классической литературе, вряд ли может не только сравниться, но даже сколько-нибудь приблизиться к испытаниям, постигшим всю ту почти миллионную массу людей, которые начали этот страшный Сибирский Ледяной поход в полудикой необъятной стране, при холоде в зимнее время до 50 градусов по Реомюру и закончили его ничтожной цифрой живых свидетелей в 10—15 тысяч человек.
Страшная сибирская зима наступала так же быстро, как и тесня- щий нас противник. Ко всем физическим и нравственным страданиям прибавилось еще одно — мороз. Отсутствие теплой одежды особенно заставляло это чувствовать. Люди умирали теперь не только от пули или сыпного тифа, но и оттого, что просто замерзали.
После сдачи Омска моральное состояние воинских частей резко понизилось, и только немногие из них еще сохранили, и то относительно, свою дисциплину и какую-то боеспособность. Даже в самых стой- ких частях превалировала идея не борьбы с врагом, а личного спасе- ния: как бы от врага поскорее уйти.
Оставив позади себя опасную для нас преграду — Иртыш, который
мы перешли по льду, замерзшему чуть ли не накануне нашей перепра-
вы, мы покатились к Красноярску, на Енисей.
Каппелевская армия совершает свой поход
Войдя в дре- мучий лес, мы как бы очутились в снежном царстве легендарной тай- ги: девственный белый покров лежал на причудливых ветках столетних сосен, елей, лиственниц и пихт таким слоем, что дневной свет едва проникал через его толщу, и все это создавало впечатление фантасти-ческой сказки.
Нарушая покой зимнего сна зачарованной тайги, мы шли по чисто-му, едва запорошенному льду неизвестной мне реки. Двигаясь со ско-
ростью не больше 20 верст в сутки, на третий день не совсем обычно-
го путешествия под снегом или, вернее, как бы в снежном туннеле мы
снова вышли на Сибирский тракт у деревни Ковровой.
Путь от станции Тайга до Красноярска, расстоянием в 400 верст,
при частых стычках с мелкими партиями партизан, которые беспоко-
или нас, как ищейки затравленного зверя, возбуждал в нас не страх
быть убитыми — к мысли о смерти мы давно уже привыкли, — но
ужас быть захваченными в плен. Вот что давало нам силы идти и идти,
и мы с помощью того же «понужай
», делая по 20 верст в сутки, через три недели, под самое Рождество, были у Красноярска.
В то время как вся отступающая или, вернее, бегущая масса людей с обозами и бесконечной лентой едва двигающихся поездов подходила к Красноярску, последний был занят сильным отрядом партизан Ще тинкина , бывшего штабс-капитана из фельдфебелей, состоявшим из отличных стрелков-охотников, о которых говорили, что они чуть ли не за версту бьют без промаха в глаз.
Также было известно, по слухам, что наш белый генерал Зиневич , командующий Средне-Сибирским корпусом 1-й Сибирской армии ге-нерала Пепеляева, со всем гарнизоном Красноярска перешел на сто- рону красных. Таким образом, в Красноярске получился внушительный боевой заслон против полуголодных, изнуренных и к тому же мораль-но подавленных и плохо вооруженных частей Сибирской и Волжской армий, с большим процентом больных.
При создавшемся положении, отказавшись, после неудачной по-
пытки, от мысли взять Красноярск с боя, наше командование замет-
но растерялось, и общего организованного плана прорыва разработа-
но не было, а начальники отдельных частей действовали по своей собственной инициативе, не имея связи с другими. Единственно, что
было обшей идеей, это — проскользнуть за Енисей, обойдя Красно-
ярск с севера.
Отряд, в котором я находился, выбрал маршрут верстах в двадца-
ти к северу от города, где расположился противник. Двигались мы но-
чью, со всеми предосторожностями, рассчитывая неизвестно на что,
шли через большое село во время рождественской службы в местной
церкви, мимо которой мы проходили крадучись. А здесь и поджидал
нас враг.
Завязался бой. Конечно, это было только сторожевое охранение...
Победа осталась за нами, то есть мы проскользнули за Енисей, но сто-
ило это недешево: мы понесли большие потери. В этом ночном бою
под Рождество я потерял своего младшего брата, с которым шли до Красноярска вместе. Здесь, у Красноярска, принимая в расчет и всех
эвакуирующихся, наши потери были не меньше 90 процентов всей движущейся массы. За Красноярск, занятый партизанами, не прошел
ни один эшелон, шедший другими путями.
Прорывом некоторой части армии у Красноярска и уходом ее за Енисей заканчивается первый и, может быть, самый страшный пери-од Великого Сибирского Ледяного похода не только географически,
так как мы вступили в новую и более трудную область Средне-Си-
бирской
возвышенности, но и по духовно-психологическому значению
этой борьбы.
Здесь, и только здесь, под Красноярском, — это, конечно, мое лич-ное мнение — наше Белое движение потерпело полное крушение. Если
до этого и была еще какая-либо надежда удержать за собой часть си-
бирской территории и возобновить борьбу с новым упорством и мень
шими ошибками и промахами, допущенными нашими политически
полуграмотными вождями, то после разгрома у Красноярска она окон-
чательно рухнула даже у самых больших оптимистов.
Так закончился первый этап Ледяного Сибирского похода.
После Красноярска за Енисеем армия хотя и состояла из тех же во- инских частей, что и прежде, но по формации эти части было далеки от тех, наименование которых они за собой сохранили. Это не были уже дивизии, бригады и полки, а какие-то жалкие их остатки. К этому времени вся армия полностью вряд ли превышала численность в 20— 25 тысяч человек. Настоящее заключение я делаю на основании поло- жения своего полка. Теперь он состоял из двух батальонов трехрот ного состава по 25—30 человек в роте и полковой конной разведки в 150 всадников, то есть всего 300 бойцов в полку, а нестроевой роты не было вообще.
Другие части были укомплектованы не лучше. Правда, по качеству
состав был выше, так как в нем превалировал физически и морально здо-
ровый элемент, сумевший вынести все трудности и лишения похода.
Кроме того, теперь армия не была уже обременена массой беженцев, и
поэтому части приобрели большую подвижность и боеспособность. Здесь сильнее окрепла убежденность в несовместимости нашей идеологии с большевиками, а также сознание своей обреченности, выйти из которо-
го можно только в крепкой спайке, когда «один за всех и все за одного».
Каппелевцы с обозом.
Если до Красноярска мы шли в неизвестность, то теперь перед нами была уже определенная цель, правда еще трудно достижимая , но цель: там, за Байкалом, в неведомой Чите, наш, как нам тогда казалось, еди-номышленник атаман Семенов, и трудный путь уже скрашивается тус- клой надеждой на скорое окончание наших лишений.
От Красноярска до Иркутска еще более тысячи верст . Стояли пер- вые дни января 1920 года, и сибирские морозы день ото дня свирепе-ли все больше и больше.
Местное население, распропагандированное большевиками, относи-лось к нам враждебно. Питание и фураж достать было почти невозмож-но. Эпидемия тифа не прекращалась. Деревни, которые попадались нам на пути, порою бывали совершенно пусты и представляли из себя до ужаса неприятную картину. Жители, напуганные распространяемыми ложными слухами о наших зверствах скачущими впереди нас больше- вистскими пропагандистами, в страхе убегали в лесистые горы, где и оставались, пока мы не покидали их насиженных гнезд. В таких посел- ках мы находили только больных стариков, не имеющих сил уйти в горы, и бездомных или забытых собак, которые, поджимая хвосты, боязливо и виновато жались к пустым хатам, даже не тявкая. Бывали случаи, что жители, покидая деревню, оставляли специально для нас у общественной избы собранные продукты питания и фураж, как бы положенную дань, желая задобрить нашу «алчность» и этим избежать неминуемого, по их мнению, разгрома родного гнезда.
Красные партизаны также не дремали и час от часу наглели все больше и больше. Нередко поселки, в которых мы предполагали сде- лать ночлег, приходилось брать с боя и держать сильное сторожевое охранение от шаек из местного населения. Помню, как однажды но- чью мы пришли в большое село, которое делилось маленькой речкой почти на две равные части. Заняв квартиры за речкой, ближе к выхо- ду, расположились на ночлег... Утром, только что забрезжил рассвет, караул обнаружил, что в первой половине того же села ночевали круп- ные силы красных... После короткой схватки мы ушли и продолжали путь без серьезного нажима со стороны врага.
Вспоминается и другой случай, когда после длинного и изнуритель- ного перехода, получив сведения, что неприятеля поблизости нет, мы расположились на дневку. Предвкушая хороший отдых в теплой избе зажиточного сибиряка, мы до полуночи развлекались игрой в карты. В тот вечер мне особенно везло, и я выиграл один миллион рублей на сибирские деньги. Передав выигрыш полковому казначею для хране- ния в денежном ящике (у нас это практиковалось), я лег спать. Но- чью, задолго до позднего зимнего рассвета, неожиданно напали крас-ные, и после короткой и беспорядочной перестрелки мы отступили, а казначей вместе с денежным ящиком, в котором находился и мой миллион, достался красным. Такие эпизоды, как только что приведен-ные, не представляли собой редкости, и мы рассматривали их как ку- рьезы похода.
Помимо курьезов бывали и серьезные положения. В одном из та- ких мы оказались у города Канска, расположенного в 200 верстах к востоку от Красноярска по Восточно-Сибирской железной дороге.
Приближаясь к Канску, мы уже имели сведения, что он занят красны- ми. Во избежание всяких нецелесообразных столкновений, наши час- ти армии направились в обход города с юга по проселочным дорогам и двигались верстах в 25 правее Канска. На этом направлении наш авангард вошел в один незначительный поселок, по названию, кажет- ся, Голопуповка , и выслал от себя разведку в сторону соседней дерев-ни, находящейся верстах в трех-четырех впереди. Разведка, вышедшая за околицу, тотчас же была встречена сильным огнем противника и принуждена была вернуться обратно.
Попытка сбить красных всем авангардом вместе также не имела успеха, и отряд вернулся в исходное положение в ожидании подкреп-ления. Следующие за головным отрядом части армии одна за другой втягивались в поселок, и скоро вся армия сосредоточилась в этой не-большой деревне. Все дороги вокруг нас были заняты красными, и мы находились в западне, в которой пробыли целых три дня. Дольше ос-таваться стало уже невозможно, так как все запасы продовольствия в деревне были израсходованы и наступал неизбежный голод.
Со смертельным страхом, закусив до боли губы, чтобы не вырвался стон, с каменным сердцем мы ждали своей участи. Женщины вели себя не хуже мужчин и не впадали в панику. Даже дети не плакали и толь- ко с ужасом, охватившим их маленькие души, молчали.
При одном воспоминании о тех далеких переживаниях в небольшой сибирской деревне даже теперь, спустя 40 лет, по коже пробегает мороз... Попытки пробиться, предпринимаемые не один раз в различ- ных направлениях, как отдельными командами лихих удальцов, так и целыми частями, успеха не имели... Командование растерялось... Дис- циплина упала, и только страх держал всех вместе.
На третий день было созвано военное совещание командиров час- тей, включая батальонных командиров, которое так же, как и под Красноярском, решило предоставить каждой части свободный выбор действия, то есть — спасайся, как можешь... И вот одни, желая смяг- чить врага, пошли в Канск, где находился главный штаб красных, доб- ровольно сдаваться на милость победителя. Другие, преимущественно конные части, бросились на юг, без дорог, лесом, по кратчайшей ли- нии к монгольской границе. Третьи решили снова ударить в лоб, гото-вые умереть или пробиться на восток. В числе последних находился и наш полк, по инициативе которого выбрано было это направление. Полк пошел, как нам казалось тогда, на верную смерть первым.
На четвертый день, ранним морозным утром, при каком-то тупом молчании, точно обреченные, мы решительно двинулись. Впереди ко- манда конных разведчиков, за ней на подводах пехота, дальше обоз с повозками больных, раненых, а также женщин и детей. Конные, вый- дя за поскотину поселка, по узкой дороге вначале легкой рысью, а за-тем в карьер понеслись к следующей деревне, стоящей на невысоком пригорке. Задание их было — проскакать деревню, даже под огнем, и с тыла снова повернуть на нее, когда пехота подойдет с фронта...
Каппелевцы готовятся к атаке. Зима 1920 года
Этого рассказать нельзя... Это надо пережить, чтобы понять всю радость и сумасшедшее изумление, когда деревня, где вчера вечером стоял сильный заслон, о который разбилась не одна наша попытка, оказалась пустой. По неизвестным нам причинам красные ушли, и мы отделались легким испугом, если это можно назвать «легким».
У этого барьера, как и у Красноярска, наша армия подтаяла еще больше. Части, направившиеся на Канск, по сообщению солдатского вестника, так там и остались. Другие, выбравшие путь на Монголию, прокладывая себе дорогу по тайге в девственном глубоком снегу, пре-терпели много лишений, но в конце концов, с большими потерями, все же снова вышли на Сибирский тракт и связались с нами. Мы, взявшие как бы самое неверное и опасное направление, оказались — конечно, относительно — в самом выгодном положении.
От всех больших и малых стычек, где так или иначе неизбежно бывали потери, армия хотя и медленно, но заметно убывала. Беспокой- ство, тяжелые переживания и продолжающаяся еще эпидемия сыпно- го и возвратного тифа, так как к этому времени в отступающих частях не было ни медицинского персонала, ни медикаментов, также имели огромное влияние. Больные не могли попасть в госпиталь и оставались в своих частях, в лучшем случае — под присмотром свих друзей, про-водя большую часть времени на суровом сибирском морозе; к удивле- нию всех, они довольно скоро поправлялись. Впоследствии я слышал, что это явление натолкнуло медицину на мысль лечить тиф холодом и что этот способ будто бы с успехом применялся на практике.
Большую часть своего пути армия двигалась вдоль полотна железной дороги и только изредка, и то вынужденно, отклонялась от своего пря- мого направления. Поэтому мы были живыми свидетелями того, как в классных вагонах с комфортом ехали чехи. Они ехали в направлении Иркутска, увозя с собой много награбленного русского добра. Чехи, онемеченные славяне, алчно захватывали все, что попадалось им под руку и имело какую-либо ценность. Они везли мебель, рояли, какие-то товары и даже русских женщин... Но не многие из последних добра- лись до Владивостока. На Китайско-Восточной железной дороге чехи под предлогом, что идет контроль, не разрешающий их дальше везти, прятали своих подруг в мешки и на ходу поезда выбрасывали их из вагонов.
Мы не могли забыть, что эти чехи — недавние наши враги, затем
наши военнопленные П
ервой мировой войны, потом вынужденные наши
союзники, которые предательски ушли с фронта на Волге и Каме в числе чуть ли не 40 тысяч и обнажили наши фланги, что дало возможность
противнику угрожать нашему тылу. Все это, вместе взятое, дополненное
привилегированным положением этих господ в данный момент, вызы-
вало бессильную злобу и горькое оскорбление национальных чувств, ко-
торое доходило до ненависти. Самодовольные, сытые, уверенные в пре-восходстве своих сил, они цинично смотрели из окон классных вагонов
на изнуренных, голодных, плохо одетых и бессильных настоящих хозяев земли русской — участников трагического Ледяного похода. Подобное
явление могло случиться только в небывалое лихолетье в нашей истории, и кто виновник этих стыдных страниц ее — когда-нибудь скажет спра-
ведливый строгий судья — сам русский народ!
Чехословацкие легионеры сторожат свой эшелон. Шубы на них явно ворованные.
Да и в эшелоне, полагаю, не пусто.
В дополнение к сказанному как иллюстрацию можно привести и мой личный случай, который, я думаю, не был единственным. Прохо- дя мимо стоявшего на пути чешского эшелона, я поравнялся с одним упитанным чехом, который сидел на ступеньке вагона и издевательски смотрел на нас, проходящих. В руках у него был большой кусок белого и, как мне казалось, очень вкусного хлеба. Заметив мой голодный взгляд, он нагло предложил обменять хлеб на мой наган. Я отказался. Тогда он швырнул хлеб далеко в снежные кусты и, произнося ругатель- ства, скрылся в вагоне.
Вообще говоря, вряд ли можно найти подходящие слова и краски, чтобы обрисовать те чувства, которые испытывали мы при таких встре- чах. Лично у меня не раз навертывались бессильные слезы, и такие же слезы я видел и в глазах других. Слезы эти навертываются и теперь, хотя много, много убежало с тех пор лет... Но забыть — нельзя.
Когда мы подходили к Иркутску, до армии дошли слухи, что Вер-ховный Правитель адмирал Колчак, который, после сдачи Омска 14 но-
ября 1919 года, ехал в чешском эшелоне, 5 января 1920 года был
арестован чехами, а 24 января того же года был выдан в Иркутске крас-
ным с разрешения французского генерала Жанена
. Как выяснилось
после, адмирал Колчак был расстрелян 7 февраля 1920 года в Иркутс-
ке. Это было как раз в то время, когда мы были в его предместье, на
ст. Иннокентьевская
.
Колчак перед расстрелом
Как ни тяжело было переживать полученные сведения и как ни велики были злоба и ненависть к чехам, но делать было нечего: при
шлось проглотить и эту горькую пилюлю. Если бы адмирал шел с ар-
мией, этого с ним не случилось бы.
Во второй период нашего похода, то есть на пространстве Красно-
ярск—Иркутск, главнокомандующим мы считали уже генерала Кап
пеля
, который был назначен на место генерала Сахарова 11 декабря
1919 года. Генерала Каппеля
я лично не знал и не видел, но имя его
среди войск было в ореоле славы, как бесстрашного и доброго рыца-
ря-полководца. Генерал Каппель
, как говорили, точно простой солдат,
делил с армией все лишения и невзгоды, не покидая ее ни при каких обстоятельствах. Поэтому каждый участник Сибирского похода с гор-достью называет себя каппелевцем
, как и вся армия присвоила себе наименование Каппелевской
.
Говорят, что генерал Каппель
предлагали лечь
Владимир Оскарович Каппель. Фото 1919 года
Говорят, что генерал Каппель во время обхода Красноярска с се- вера по реке Кан, где части, которыми он лично руководил, протап- тывали себе дорогу по занесенному снегом льду в свирепый сибир- ский мороз, отморозил себе ноги и схватил воспаление легких. На ногах началась гангрена, и где-то в глухой сибирской деревушке док- тор простым ножом без всякой анестезии ампутировал ему пятки и пальцы ног. Совершенно больному генералу Каппелю предлагали лечь в госпиталь чешского эшелона, но он наотрез отказался, сказав: «Ежедневно умирают сотни бойцов, и, если мне суждено умереть, я умру среди них».
Каппель умер 26 января 1920 года недалеко от Иркутска, на разъез- де У таи. Тело его было перевезено в санях через Байкал и похоронено сначала в Чите, а потом, с потерей Забайкалья, было взято в Харбин и погребено в ограде Иверского храма, который, насколько я помню, назывался также и военным. Накануне своей смерти, то есть 25 янва- ря, Каппель отдал приказ о назначении генерала Войцеховского глав- нокомандующим Сибирской армией.
История воздает каждому по заслугам. Почти через 90 лет обновленная Россия вспомнила, наконец, об одном из самых верных своих сынов: в январе 2007 года с воинскими почестями в московском Свято-Даниловом монастыре перезахоронили генерала Каппеля, умершего стылым полднем в январе 1920 года. Вспомним и мы о нем. За психической атакой белых в фильме «Чапаев» наблюдало, затаив дыхание, не одно поколение жителей СССР. Она - самый впечатляющий эпизод культовой киноленты. Стройные шеренги офицеров с презрительным бесстрашием идут на окопы в полный рост, не кланяясь выстрелам. Когда смерть настигает кого-то, дружно смыкают ряды, скрывая потери. Кажется, что их даже пуля боится. Смятение чапаевцев, передавалось зрителям. Люди, конечно, радовались, когда из-за бугра вылетал долгожданный Василий Иванович, обращая врагов в бегство. Однако невольное уважение к «золотопогонникам» оставалось.
Сквозило оно и в словах киношных красноармейцев:
Каппелевцы… Красиво идут! Интеллигенция…
Благодаря этим кадрам, фамилия генерала Каппеля осталась в памяти народа. Но только фамилия. Подробности об удивительном человеке с трагической судьбой знали немногие, в основном - эмигранты, вынужденные в далеком 1920 году покинуть Отечество.
Полный бант Георгиевского кавалера
Владимир Капель родился в 1881 году в городке Белеве Тульской губернии. Оскар Павлович, его отец, служил ординарцем у генерала Скобелева, отличился в боях русско-турецкой кампании, имел за храбрость Георгиевский крест. Дед тоже был Георгиевским кавалером. Естественно, что из славной офицерской семьи пошел по стопам родителей.
Молодой корнет
Он окончил кадетский корпус, позже Николаевское кавалерийское училище. После училища был направлен в Новомиргородский полк. Молодого корнета в полку полюбили все. Дисциплинированный, безупречно воспитанный, простой в общении – он располагал к себе.
Свидетельство:
Владимир Каппель выкрал из родительского дома возлюбленную и обвенчался с ней в сельской церкви, так как родители ее были против брака с молодым офицером
Сослуживец Каппеля, полковник Сверчков вспоминал, что даже внешность его внушала симпатию. Особенно хороши были серые, немного печальные глаза Владимира Оскаровича. Он выделялся своим умом и начитанностью, любил поговорить с однополчанами за стаканом вина, но меру знал во всем. Тогда, наверное, мало кто догадывался, что в мягком, скромном офицере живет отчаянная храбрость и огромная воля.
Свидетельство:
Как ни странно, но и своих врагов Каппель пользовался большим уважением. Большевистская газета «Красная звезда» назвала его «маленьким Наполеоном»
Первой решительность Каппеля заметила, пожалуй, его супруга Ольга Сергеевна. Вопреки воле родителей, Владимир увез ее под венец на санях в метель, совсем, как в старом романе. Они жили счастливо несколько лет, пока не грянула Первая Мировая. К тому времени Каппель окончил Академию Генштаба. На войну он ушел капитаном, закончил войну подполковником.
Октябрьский социалистический переворот
События Февральской революции Владимир Оскарович переживал мучительно. Он был убежденным монархистом, искренне считал, что резкие перемены только навредят стране. Доказательством этому были безобразное братание солдат с врагами, пьянство, демагогия и повальное дезертирство. Видеть все это потомственному офицеру, человеку долга и чести, который дал присягу на верность царю и Отечеству, было невыносимо.
Когда же совершился Октябрьский переворот, и вышло решение о позорном сепаратном мире, Каппель окончательно убедился, что Россия попала в руки германо-большевистких заговорщиков. Он бросает развалившийся фронт, пытается добраться до семьи окружными путями, и в июне 1918 года оказывается в Самаре. Этот город стал началом высокого Жертвенного Пути Владимира Каппеля. К этому времени большевиков изгнали из Самары.
Свидетельство:
Добровольцы отряда, наблюдая его ежедневно, живущего одной жизнью с ними, всё больше привязывались к своему командиру
Первая народная армия
Встал вопрос, кто возглавит Народную армию. Желающих среди местных офицеров не нашлось, и временно командовать добровольцами предложили Каппелю. Он согласился, так как был готов воевать в любом качестве, лишь бы освободить Россию от .
В распоряжении Владимира Оскаровича оказалось всего 350 человек. Эту горсточку людей и отправили освобождать Сызрань. Казалось, красные, в пять раз превосходящие добровольцев, шапками закидают своих врагов. Но случилось чудо: крошечный отряд умело и эффектно выбил противника из города. В руках добровольцев оказались брошенное оружие и склады с боеприпасами.
По следам армии Каппеля. Военная реконструкция
Успех оглушил всех, и Каппель сразу стал знаменит. Слава принадлежала Владимиру Оскаровичу по праву, ведь именно он был душой операции. Но сам командующий скромно отмахивался и говорил, что победа – заслуга «зеленой кадетской молодежи».
Свидетельство:
Адмирал Колчак был выдан чехами эсеро-меньшевистскому Политцентру. Узнав об этом, Каппель вызвал на дуэль командующего чехами и словаками в Сибири Яна Сырового, однако не получил от него ответа
Заноза в теле большевизма
С этого момента имя Каппеля стало головной болью для красного командования. Везде, где бы он ни появлялся, противник был наголову бит. Действовал царский подполковник быстротой и натиском. Его войска, которые пополнялись новыми добровольцами, стремительно перемещались по Средней Волге, ошеломляя врага непредсказуемостью маневра. В июне 1918 года белые ворвались в Симбирск.
Троцкий объявил Отечество в опасности, а за голову «бандита» Каппеля назначил денежную премию – 50 тысяч рублей. Этот приказ попал в руки командующего, он засмеялся: «Я недоволен - большевики очень дешево нас оценили…».
После взятия Симбирска желающих воевать рядом с легендарным Каппелем стало еще больше.
Свидетельство:
Все лично знавшие генерала Владимира Каппеля подчёркивали, что он всегда был не только умелым командиром, но человеком, отличавшимся личной отвагой
Он притягивал к себе не только военным талантом, но и человечностью. Пленных красноармейцев никогда не расстреливал, сам нередко брал винтовку и участвовал в боях, питался из общего котла, охотно разговаривал с солдатами, делился мыслями, планами. Его с любовью называли: «Наш Каппель».
Главной победой на Волге стало для Владимира Оскаровича взятие Казани. был отлично укреплен, так как там хранился знаменитый золотой запас России. Но вечером шестого июля под покровом дождя и сумерек белые части, как всегда внезапно и дерзко, атаковали Казань. Утром над городом уже развевался трехцветный российский флаг. Золото было погружено на пароход и отправлено в Самару, откуда - в Омск к адмиралу Колчаку.
В начале осени 1918 года Красная армия получила подкрепление. Силы стали совсем не равны, и Каппель со своей Волжской группой отошел на Урал. К зиме пришел приказ Колчака о присвоении ему звания генерал-майора. «Я был бы более рад, если бы мне вместо производства прислали батальон пехоты», - искренне сказал Владимир Оскарович.
Примеры силы слова
Он сражался за Россию не ради званий и наград, и на френче носил лишь академический знак да георгиевский крест, полученный еще в Первую Мировую. Иногда набрасывал поверх мундира простую куртку, тогда орденов и знаков отличия вовсе не было видно. Однажды в таком «гражданском» виде генерал появился на митинге рабочих уральского Аша-Балашовского завода.
Свидетельство:
Являясь убеждённым монархистом, Владимир Оскарович категорически отвергал как февральскую революцию, так и итоги октябрьского вооружённого переворота
Здесь работали агитаторы, которые подбивали людей совершить покушение на белобандита Каппеля. Постояв и послушав злобные выкрики в свой адрес, он попросил слова и живо поднялся на трибуну: «Я генерал Каппель… Вы хотите меня убить. Я вас слушал, послушайте и вы меня».
Собрание изумленно замерло. Он рассказал шахтерам, за что борется, что несет с собой коммунизм. Рабочие потом несли своего недавнего врага на руках до штаба.
Смелость и бескорыстие генерала удивляли порой даже хорошо знавших его людей. Позднее, уже будучи главкомом Восточного фронта, Каппель узнал, что его семья, эвакуированная в Иркутск, терпит большую нужду. Ему предложили послать телеграмму командующему Иркутским округом с распоряжением выдать теще и детям десять тысяч рублей. Владимир Оскарович отказался: он не видел возможности вернуть казне в скором времени такие большие деньги.
Свидетельство:
Красные, не имея возможности справиться с ним в открытом бою, захватили в заложники его жену и двух детей, находившихся тогда в Уфе
Волжский корпус, а потом и третья армия Каппеля оставались самыми боеспособными на Восточном фронте адмирала Колчака. Особенной стойкостью отличались в ней рабочие части Ижевского и Воткинского заводов. Именно ижевцы, а не офицерский полк, провели под Уфой знаменитую психическую атаку.
Глубокой осенью 1919 года удар красных, которые наладили дисциплину и научились воевать, сдержать не удалось. После сдачи Омска белые армии неумолимо покатились к Енисею. В этот критический момент адмирал Колчак уговаривает генерал-лейтенанта Каппеля возглавить Восточный фронт со словами: «Владимир Оскарович, на Вас вся надежда!» Но остановить процесс отступления было уже невозможно. Каппель надеялся на укрепленный Красноярск, но в городе засели мятежники, которые ратовали за мир и советовали они сложить оружие и главкому. Телеграфный ответ Каппеля был уничтожающим и коротким: «С изменниками Родины не разговариваю!».
Он бросил штабной эшелон и пересел на коня. Обойдя под артобстрелом Красноярск, собрал беспорядочно отступающие части и поставил задачу: идти в Забайкалье, чтобы сделать его оплотом Белой борьбы. Начался беспримерный по мужеству Великий Сибирский Ледяной поход протяженностью в три тысячи верст.
Железная дорога находилась в руках неприятеля. Поэтому армии вместе с беженцами, ранеными и больными пришлось двигаться через глухую тайгу, где почти не было населенных пунктов. Капель шел вместе со всеми. Многие отмечали, что он легко одет, но главком не мог кутаться в шубу, когда подчиненные мерзли в потрепанных шинелях.
На реке Кан генерал провалился под лед, в сырой обуви продолжал идти дальше и обморозился. Началось воспаление легких, потом гангрена.В таежной деревеньке полковой врач, не имея инструментов, кухонным ножом ампутировал Каппелю пальцы на ногах.
Свидетельство:
Один из участников леового похода А. А. Федорович вспоминал: «Стиснувшего зубы от боли, бледного, худого, страшного, генерала на руках вынесли во двор и посадили в седло. Он тронул коня и выехал на улицу - там тянулись части его армии»
Искалеченный, в полуобморочном состоянии главком потребовал коня и некоторое время держался в седле, чтобы солдаты видели – он с ними. Только когда Владимир Оскарович был уже не в силах сидеть в седле и потерял сознание, его поместили в обоз. Утром 26 января 1920 года умирающего командующего поместили в лазарет румынского поезда. Но было уже поздно: через несколько часов Каппеля не стало.
Свидетельство:
Последними словами генерала были: «Пусть войска знают, что я им предан был, что я любил их и своею смертью среди них доказал это»
Перезахоронение Каппеля
Свой путь с армией он продолжил уже после смерти. Уставшие и измученные люди, для которых Каппель был символом Белой борьбы, символом чести и мужества, не могли расстаться с любимым командиром. Они везли его гроб по бездорожью до самой Читы. Там Каппель был отпет и с почестями . Позднее соратники перезахоронили своего главкома в Харбине, боясь, что новая власть надругается над прахом. На собранные деньги поставили памятник: гранитный крест с терновым венцом у подножия.
В 1955 году по распоряжению советского посла в Китае могилу легендарного белого генерала сровняли с землей. Но память о настоящем человеке стереть невозможно. Прошли десятилетия, и о Каппеле вспомнили потомки. В 2006 году подвижники из организации «Белые воины» разыскали место его погребения и перевезли Владимира Оскаровича с чужбины на Родину, за благо которой он отдал в страшную гражданскую войну
В конце 1919 года многочисленная белая армия отправилась в небывалый по протяженности переход-отступление от Барнаула до Читы. Последние ошибки Колчака и сибирская зима определили судьбу белого движения.
Сомневающиеся - домой
Эвакуация штаба Верховного Правителя из Омска и сдача последнего врагу, фактически лишили белую армию общего командного руководства. Моральное состояние воинских частей резко понизилось. Как вспоминал потом один из участников похода, поручик Варженский: «армия перестала быть тем, что называется армией, распавшись на отдельные части, с трудом, а порой и очень неохотно кооперирующие друг с другом». Вместе с солдатами эвакуировали административные учреждения, больницы, семьи военнослужащих, которым нельзя было оставаться. Весь этот «балласт» с домашним скрабом полностью лишал боеспособную часть армии способности маневрировать. Как описывают очевидцы, картина с каждым днем становилась все мрачнее: «Отступление Великой французской армии в 1812 году от Москвы, вряд ли хоть на сколько-нибудь приблизиться к испытаниям, постигшим всю ту почти миллионную массу людей, которые начали этот страшный Сибирский Ледяной поход в полудикой необъятной стране, при холоде в зимнее время до 50 градусов по Реомюру, и закончили его ничтожной цифрой живых свидетелей в 10—15 тысяч человек».
В этих условиях полного деморализованного состояния войск, отсутствия централизованного снабжения, когда даже сами генералы характеризовали свои отряды не более чем «вооруженное скопище людей», назначение командующим фронтом генерала Каппеля, пользовавшимся безграничным доверием солдат, стало первым шагом на пути спасения армии. Под его командование перешли части второй армии, связь с первой и третьей армиями была утрачена.
Первое, что он сделал - позволил всем колеблющимся и сомневающимся в успехе грядущего похода, остаться, сдаться большевикам или отправиться восвояси. Это на время решило проблему дезертирства. Численность армии резко сократилась, но также уменьшилась и вероятность перебежничества в более тяжелых условиях, когда один предатель мог стоить жизни многим солдатам. Боеспособность войск повысилось. В генерале Каппеле, который всегда делил со своими солдатами все невзгоды, видели благородного рыцаря, источник боевого духа. По воспоминаниям Варженского: «каждый участник Сибирского похода с гордостью называл себя каппелевцем, как и вся армия присвоила себе, впоследствии, наименование Каппелевской».
Смятение Колчака
В отличие от Владимира Каппеля, которому удалось сохранить армию, благодаря своей решимости, адмирал Колчак в последние месяцы перед арестом и расстрелом поражал своих подчиненных смятением и замешательством, которые и привели его, в конце концов, «на Голгофу».
Вначале он долго медлил с эвакуацией из Омска. Как писал потом генерал-лейтенант Дмитрий Филатьев, «еще полсуток промедления и необъяснимый страх Колчака покинуть Омск, мог привести к тому, что золото попало бы в руки к красным».
Но решение покинуть Омск, вовсе не привело Колчака вместе с царским золотом в Иркутск, где он мог возглавить управление. Вместо этого, он принял решение производить командование прямо с железной дороги: «Считаясь с необходимостью моего пребывания при армии, доколе обстоятельства того требуют, повелеваю образовать при мне и под моим председательством Верховное совещание, на которое возложить разработку общих указаний по управлению страной».
Таким образом, Колчак намеревался управлять страной и армией при помощи совещаний по телеграфу, что в сложившихся условиях естественно было невыполнимым. Как пишет, Филатьев: «В действительности, он не был ни при армии, ни при своем правительстве». Первая шла на санях по дикой Сибири, второе уже давно заседало в Иркутске.
Впоследствии выяснилось, откуда у Колчака были такие опасения перед отъездом в Иркутск, куда он отказывался ехать под любым предлогом. Очевидно, во время его телефонных переговоров с советом министром зашла речь об отречении и передачи власти. По мнению его ближайших сподвижников, это бы лишь юридически оформило то положение, в котором на тот момент оказался адмирал, находясь в своем поезде как бы «между небом и землей».
Свою роль сыграло и опасение Колчака за золото, которое везли в том же поезде. Перевезти его на санях было невозможно, а двигаться дальше по железной дороге при враждебно настроенных чехах, которые на тот момент практически поставили пути под свой контроль, было небезопасно. По мнению Филатьева, поехав бы в свое время Колчак сразу же в Иркутск, вместе с министрами, золото удалось бы сохранить, а адмирал бы уцелел. Кто знает, может и весь исход событий был бы другим.
Но история не знает сослагательного наклонения. Своевременному отречению и присоединению к своей армии, Колчак предпочел промедление, которое в итоге вылилось в падение совета министров в Иркутске, предательство чехов и, в конце концов, выдачу адмирала революционному правительству.
Трагедия под Красноярском
Тем временем, сибирская армия встретила свое первое и самое тяжелое испытание. В декабре 1919 - начале января 1920 года войска вместе с беженцами подошли к Красноярску. К тому времени последний оказался занят сильным отрядом партизан Щетинкина, бывшего штабс-капитана из фельдфебелей. Как рассказывали участники похода: «он состоял из отличных стрелков-охотников, о которых говорили, что они чуть ли не за версту бьют без промаха в глаз». Положение ухудшало и то, что на сторону красных перешел белый генерал Зиневич, командующий Средне-Сибирским корпусом 1-й Сибирской армии, со всем своим гарнизоном. Таким образом, в Красноярске сконцентрировались сильные боевые части против изнуренных, морально подавленных и плохо вооруженных частей Сибирской и Волжской армий.
Попытка взять штурмом Красноярск закончилась лишь потерями со стороны каппелевцев. Единого плана прорыва через войска красных не было, в итоге, начальники отдельных частей действовали обособленно, без связи с другими. Общей идеей было лишь то, чтобы обойти Красноярск с Севера и проскользнуть за Енисей. Потери были колоссальными. Как пишет Варженский, у Красноярска, если брать в расчет всех эвакуирующихся, потери составили не меньше 90 процентов всей движущейся массы. Из почти миллионной толпы осталось 12-20 тысяч человек. Так под Красноярском, де-факто, рухнула последняя надежда возобновить дальнейшую борьбу. Этим и закончился первый этап Ледяного Сибирского похода.
Переход по реке Кан
За Красноярском отступающих ждал не менее тяжелый участок пути по незамерзшей реке Кан, тянувшийся до Иркутска. Решение идти этим коротким путем принял сам Каппель, несмотря на то, что дорога до Иркутска по Енисею и Ангаре представлялась более безопасной. Как писали очевидцы: «Получился небывалый в военной истории 110-вёрстный переход по льду реки, куда зимою ни ворон не залетает, ни волк не забегает, кругом сплошная непроходимая тайга». Решение стоило генералу жизни. Под глубокими сугробами скрывались полыньи, образовавшиеся из-за горячих источников в тридцатипятиградусный мороз. Люди двигались в темноте, то и дело, проваливаясь под лед. Это случилось и с Каппеля, который во время перехода провалился в полынью и отморозил ноги. После ампутации пошло заражение, которое усугублялось воспалением легких.
Каппель завершил переход, продолжая командовать армией, будучи уже не в состоянии самостоятельно держаться на лошади - его привязывали к седлу. Его последним решением был штурм Иркутска, освобождение адмирала Колчака и создание в Забайкалье нового фронта по борьбе с революцией. Он умер 26 января 1920 года, так и не узнав, что ни одному из его планов было не суждено сбыться.
После его смерти командование перешло к его заместителю, генералу Войцеховскому. Его главной рекомендацией перед солдатами служило уже то, что сам Каппель назначил его приемником. Узнав о расстреле Колчака, он отказался от идеи штурмовать Иркутск, что привело бы к бесполезным потерям, и взял путь в Забайкалье.
Опустевшие деревни
Помимо холода и настигающих красных отрядов, у колчаковской армии оказался еще один враг - местное население. Как пишет участник похода Варженский: «Простые люди, распропагандированное большевиками, относи¬лось к нам враждебно. Питание и фураж достать было почти невозмож¬но. Деревни, которые попадались нам на пути, порою бывали совершенно пусты». Жители бежали от белой армии в лесистые горы так же, как когда-то целые деревни опустевали на пути отступающего Наполеона. По Сибири ходили слухи о зверствах белой армии, которые распространяли скачущие впереди каппелевцев большевистские пропагандисты. В поселках оставались лишь больные старики, не имеющие сил уйти в горы, да забытые собаки, которые «поджимая хвосты, боязливо и виновато жались к пустым хатам, даже не тявкая». Лишь некоторые ушедшие иногда оставляли «дань» - небольшой запас еды в домах, очевидно в целях хоть как-то задобрить «алчных солдат» и избежать разграбления жилища.
Конец пути
В конце февраля 12 тысяч человек - все, что осталось от изначальных семи ста тысяч людей, добрались до Забайкалья. Выжившие могли вздохнуть свободно - теперь между ними и красными стояли японцы. Хотя, армии все же пришлось столкнуться с несколькими отрядами партизан, в том числе и с крупными, под командованием Старикова, известного так же как «Ворон», и «какой-то свирепой женщины-коммунистки, отличавшейся неимоверной жестокостью».
Благодаря партизанам, которые, по мнению участников похода, были из местных каторжников, последний рывок пути от Черемховских копей до Читы (приблизительно 280 км), оказался «чуть ли не физически и морально труднее всего остального пути». Партизаны выбивались из сил, чтобы отступающие понесли как можно больше потерь. «Скрытой войне» благоприятствовала местность, в особенности, горные ущелья и скалы.
Чита, которую каппелевцы достигли после трех недель пути от копей, показалась отступающим землей обетованной. Варженский писал об этом долгожданном окончании пути: «В эту ночь спалось как-то неспокойно... Мешало приподнятое настроение — Чита, конец длинного, почти годового похода... страшного, изнурительного, с неописуемыми лишениями... Поход в тысячи верст... и вот она, эта сказочная «Атлантида», и из нее настоящие живые люди<...>из груди вырывается крик радости: «Земля!»”.
Под конец похода, каппеловская армия под командованием Войцеховского, составлявшая около 12 тысячи человек, смутно напоминала тот огромный отряд, который двинулся с берегов Камы и Волги. Как писал генерал Филатьев «Так сумел адмирал Колчак растратить доставшееся ему богатое имущество, без славы, без почестей, без ратных подвигов». Попытки возродить некогда сильнейшую армию окончились ничем. Вскоре, после ухода японцев с Забайкалья, белые войска отступили в Манчжурию, где были разоружены китайцами и без оружия перевезены в Приморскую область. Так закончился последний этап Сибирской борьбы. Возглавленное 18 ноября 1918 года адмиралом Колчаком дело потерпело полное крушение.
Во время крушения власти правительства Колчака в Сибири войска Каппеля остались единственными верными ему силами. После оставления Омска именно Владимиру Оскаровичу Каппелю Колчак намеревался передать полномочия "Верховного Правителя". Каппель был назначен Главнокомандующим белыми войсками Сибири. Он был одним из немногих в то время белых военачальников, сохранявших оптимистическое настроение и верность своему долгу.
В начале декабря 1919 года каппелевцы подавили проэсеровское восстание сибирского Барабинского полка под командованием полковника Ивакина. При разорванных коммуникациях и дестабилизации фронта Каппель пытался удержать Барнаульско-Бийский район. Однако в условиях полного разложения и смятения, едва ли не ежедневных бунтов и измен командного состава, белые вынуждены были отступить. После потери Новониколаевска войска Каппеля с непрерывными боями отходят вдоль железной дороги, испытывая огромные лишения в условиях 50-ти градусного мороза. В.О Капелю удалось объединить в кулак все оставшиеся силы - около 30 тысяч человек. Но "удары в спину" от вчерашних союзников и соратников следовали один за другим.
По приказу командующего чехами и словаками в Сибири Сырового из состава Верховного Правителя был изъят паровоз. Это означало фактическую выдачу красным Колчака и следовавшего с ним из Омска "золотого запаса".
Находясь в Ачинске, Каппель вызвал Сырового на дуэль. Тот на вызов не ответил, но вскоре его подчиненные отобрали и у Каппеля паровоз, везший его состав в Красноярск. Таким образом, Колчак оказался в полной изоляции, а капелевцам вновь пришлось двигаться к Красноярску в пешем строю.
В это время в борьбу с "каппелевцами" вступают не только красные силы, но и весьма многочисленное движение "зеленых" под руководством Рогова. В результате измены ещё одного вчерашнего соратника, генерала Зиневича, армия Каппеля была окружена под Красноярском. Пробольшевистски настроенный Зиневич потребовал от Каппеля сдачи в плен. Обойдя город, капелевцы вырвались из окружения. Получив от Колчака телеграмму с приказом подавить бунт Зиневича, Каппель решил штурмовать Красноярск. 5 - 6 января 1920 г. в ходе ожесточённых боёв его силам удалось прорваться в обход города, но подавить бунт Каппель не смог. Он разрешил бойцам, которые не хотят или не могут идти на соединение с войсками Забайкальского правительства атамана Семенова, сдаться "эсеровско-большевистским" войскам под Красноярском. Это избавило войско генерала от лишней обузы и сплотило под его рукой только преданных Белой идее людей.
При вступлении в Красноярск большевики сами "позаботились" о мятежниках: все оставшиеся в городе лояльно настроенные к ним белые офицеры, в том числе и генерал Зиневич, были расстреляны.
Удобную для отхода железную дорогу пришлось оставить, так как поступили сведения о занятии красными железнодорожных станций восточнее Красноярска. 6 января 1920 года армия Каппеля выходит из города и следует по замёрзшему Енисею.
7 января 1920 года
в деревне Чистоостровской было созвано совещание начальников каппелевских частей. Было решено двигаться к Иркутску, чтобы соединиться с войсками атамана Семёнова и освободить Колчака и "золотой запас". Каппель решительно отверг предложение генерала Перхурова двигаться на север, чтобы подойти к Иркутску без потерь по безлюдной Ангаре. Промедление с обходным манёвром наверняка стоило бы жизни адмиралу. В тот момент генерал Каппель ещё надеялся его спасти, поэтому предпочёл идти по руслу реки Кан - самому прямому и опасному пути.
Начался трагический и опасный "Ледяной поход"
.
Вот как описывает продвижение каппелевцев участник похода В.О. Вырыпаев:
«Передовым частям, спустившимся по очень крутой и длинной, поросшей большими деревьями дороге, представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покрова, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Ногами лошадей перемешанный с водою снег при 35-градусном морозе превращался в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти обледеневшие бесформенные комья лошади портили себе ноги и выходили из строя. Они рвали себе надкопытные венчики, из которых струилась кровь.
В аршин и более толщины снег был мягким, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду реки. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медленным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно, с долгими остановками тянулась бесконечная лента бесчисленных повозок и саней, наполненных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми.
При гробовой тишине пошел снег, не перестававший почти двое суток падать крупными хлопьями; от него быстро темнело, и ночь тянулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, как будто оказавшихся в западне и двигавшихся вперед полторы-две версты в час.
Идущие кое-как прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, сидели на снегу, в котором утопали их ноги. Валенки не пропускали воду, потому что были так проморожены, что вода при соприкосновении с ними образовывала непромокаемую ледяную кору. Но зато эта кора так тяжело намерзала, что ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и, не в силах двинуться, оставались сидеть, навсегда засыпаемые хлопьями снега.»
В течение одного месяца измученным людям в нечеловеческих условиях удалось преодолеть более тысячи километров - путь от Красноярска до Иркутска по снежному бездорожью и январскому морозу.
По свидетельствам очевидцев, генерал Каппель, жалея своего коня, практически всё время перехода по реке Кан шёл пешком. Он провалился в полынью, но продолжал идти, отморозив ноги и получив воспаление лёгких. Началась гангрена, и полковой врач в ближайшей деревне был вынужден ампутировать генералу несколько пальцев на одной ноге и часть ступни другой. Каппель после этого продолжал оставаться во главе своих войск. Он мог держаться на коне только будучи привязанным к седлу. Каппелевцы, несмотря ни на что, упорно продвигались к Иркутску.
Лишь 21 января 1920 года, в связи с ухудшением своего состояния, Каппель сдал командование войсками генералу Войцеховскому (который вступил в должность после смерти Каппеля). У Нижнеудинска произошёл большой бой, в результате которого партизаны и Восточно-Сибирская Красная армия были отброшены, а войскам Каппеля открылся путь к Байкалу, на соединение с атаманом Семеновым. В Нижнеудинске Каппель 22 января 1920 г. организует совещание, где было решено ускорить движение войск к Иркутску двумя колоннами, взять его с ходу, освободить Колчака и золотой запас, после чего установить связь с Семеновым и создать новый боевой фронт. По предложенному им плану, две колонны белых войск должны были соединиться у станции Зима и здесь подготовиться к решающему броску на Иркутск. После этого совещания Каппель диктует обращение к крестьянам Сибири с призывом одуматься и поддержать белых.
В.О. Каппель умер от заражения крови при отступлении армии в деревне Верхнеозерская (район Верхнеудинска) 25 января 1920 г., (по другим данным - 26 января 1920 г. - от воспаления легких). Гроб с телом генерала Каппеля был вывезен в Забайкалье, а затем в Харбин и погребен у алтаря Иверской церкви. Подчиненными, которых он спас зимой 1919 - 1920 гг. от гибели, в Харбине Каппелю был поставлен памятник. В 1955 году по предложению правительства СССР памятник и надгробие жены В.О. Каппеля были снесены коммунистическими властями Китайской Народной Республики. В 2006 году прах В.О. Каппеля был перевезен в Россию.
6 февраля 1920 года каппелевцы, измотанные и усталые, прорвались на окраины Иркутска. Занять город и освободить Колчака они не смогли. Уже на следующий день, 7 февраля 1920 года, бывший Верховный Правитель был расстрелян. Основная часть "золотого запаса" попала к большевикам. О судьбе оставшейся части историки спорят и по сей день.
Возможно, последний "ледяной поход" генерала Каппеля - не самое значимое событие в истории России и белого движения. Героическим усилиям и мужественному самопожертвованию участников похода не суждено было решить основные стратегические задачи, повернуть ход белой борьбы в Сибири, спасти себя и своих близких от преследований и гибели.
"Ледяным походом" Корнилова начиналось белое движение на Кубани. Этот первый поход "обречённых" тоже не принёс почти никаких реальных результатов, но остался в памяти как пример безотчётного мужества и служения белой идее. "Ледяной поход" Каппеля в Сибири уже "под занавес" белого движения, в пику всем разочарованным и сдавшимся, подал свой пример верности убеждениям и долгу, верности идее бескорыстного служения России. Подвиг проигравших, но несломившихся, неизменивших себе людей заслуживает того, чтобы о нём говорили и помнили.
