Император Флавий Клавдий Юлиан, известный в истории под именем Юлиан-Отступник, был младшим сыном Юлия Констанция, родного брата императора Константина Великого, положившего начало превращению христианства в государственную религию Римской империи. После смерти Константина в 337 г. Юлий Констанций мог претендовать на власть, и потому был убит сторонниками сыновей Константина. Имелось в виду, что они будут равными соправителями, но после ряда междоусобиц на римском троне воцарился один из них - Констанций. Этот император окончательно утвердил христианство в качестве официальной идеологии и запретил отправления языческих культов. В его правление двое малолетних сыновей Юлия Констанция - Галл и Юлиан - избежали гибели, но долгое время жили в одном из малоазийских замков на положении почетных пленников. Предполагается, что кузен-император готовил принцев к пострижению в монастырь и стремился дать им соответствующее образование. Этим объясняется глубокое познание библейских текстов, коим блистал впоследствии гонитель христианства император Юлиан.
Судьба, однако, распорядилась иначе. Констанций остался бездетным и не имел других наследников, кроме Галла и Юлиана. Между тем, управляя огромной империей, атакуемой со всех сторон врагами, он отчаянно нуждался не только в преемнике, но и в помощниках. Проблема стояла тем более остро, что на всякого сколько-нибудь успешного государственного деятеля или полководца император смотрел, как на потенциального соперника, и тот долго не задерживался на высоком посту. Около 350 г. Констанций решается на нелегкий для себя шаг. Несмотря на болезненную подозрительность и постоянный страх за свою власть император вызывает к себе Галла и дарует ему титул цезаря (младшего соправителя). Приняв титул, Галл отправился в Антиохию и взял под свое управление Сирию.
Приблизительно в это же время и девятнадцатилетний Юлиан получает разрешение покинуть замок, который был для него не столько домом, сколько тюрьмой. Он осуществляет свою давнюю мечту - посещает Грецию. В воспитании принца, и, как предполагалось вначале, будущего монаха был допущен недосмотр. Среди его учителей оказался один страстный любитель древней античной литературы, прививший эту любовь своему ученику. Едва получив свободу, Юлиан устремился на родину Гомера и Платона. Там он всецело посвятил себя изучению не только древних, но и современных ему философов и риторов. Восхищение классической античной культурой в конце концов вылилось в неприятие христианства, как религии пришлой и чужеродной, не отвечающей, по мнению Юлиана, духу античности. Кроме того, у молодого человека были личные причины относиться с неприязнью к последователям «галилейской секты». Много позже, в год своего восшествия на императорский престол, он напишет небольшое произведение под названием «Цезари, или пир богов». Там он сводит всех правителей Рима за столом в гостях у олимпийских богов, затем каждому из императоров предлагается выбрать бога, который ему более всего по душе. Сатира завершается эпизодом, посвященным непосредственным предшественникам Юлиана на троне - Константину и Констанцию:
«А Константин, не находя среди богов прообраз своего поведения, увидав поблизости богиню изнеженности, подбежал к ней. Та приняла его нежно, обхватила руками, затем, одев его в пестрый пеплос и нарядив его, подвела к Роскоши; здесь он застал и сына своего, который всем возглашал: «Кто развратитель, кто убийца, кто грешен и мерзок, смело сюда! Я омою его этой водой, и он станет чистым, и, если он опять окажется повинным в тех же преступлениях, я вновь сделаю его чистым, если он ударит себя в грудь и поколотит по голове». Константин был очень доволен, что встретил ее (богиню изнеженности), и увел с собой сыновей с собрания богов. Но его, так же как и детей, преследовали жестокие демоны нечестивости, мстя за кровь близких». Этот резкий выпад в сторону христианской идеи всепрощения многое объясняет в отношениях Юлиана с религией, которая для него была персонифицирована в императоре Констанции - убийце его семьи, и живущих доносительством придворных. Вскоре его ненависть к императорскому окружению получила дополнительное основание.
Благоприятная на первый взгляд перемена в судьбе старшего из племянников Константина Великого на деле оказалась для него роковой. Галл плохо справлялся с обязанностями правителя Сирии, часто проявлял жестокость и вызвал множество нареканий. Это было бы еще полбеды. Хуже было то, что он вызвал подозрения Констанция в заговоре с целью захвата власти. Эти подозрения намеренно разжигались придворной кликой, привыкшей делать свою карьеру на разоблачении мнимых заговорщиков и создавшей целую индустрию ложных доказательств. В 354 г. брат Юлиана был спешно вызван ко двору с тем, чтобы оправдаться перед императором от возведенного на него обвинения в государственной измене. Как часто бывало в таких случаях, обвиняемый так и не успел предстать перед судом. Цезарь Галл был убит по приказу Констанция по дороге в столицу.
Еще один заговор был «раскрыт» в Галлии. Эта римская провинция постоянно подвергалась нападению германцев. Многие укрепления на Рейне были разрушены или захвачены враждебными империи племенами. В это время главнокомандующим был назначен некто Сильван. Ему удалось одержать ряд побед, и он начал пользоваться популярностью среди солдат, следовательно - стал опасен. Против него тотчас состряпали обвинение в измене и попытке захватить престол. Из Константинополя были отправлены императорские посланцы, чтобы арестовать заговорщика. Когда слухи об этом достигли берегов Рейна, где в то время находился Сильван, он решил пойти навстречу событиям и действительно объявить себя августом. Другого выхода у него не было, доказать, что захват власти изначально не входил в его намерения, он бы не смог. Между тем замечательный римский историк и непосредственный свидетель событий Аммиан Марцеллин приводит убедительное доказательство, что это было именно так. За пять дней до объявления Сильвана императором, последний роздал жалованье солдатам и сделал это от имени Констанция. Но, как замечает Марцеллин, если бы полководец уже тогда вынашивал план переворота, он задержал бы деньги или раздал бы их от своего имени. Попытка Сильвана захватить власть оказалась безуспешной, и он разделил участь Галла.
Расправившись с обоими своими «врагами», император снова остался «один как перст». А между тем положение в Галлии требовало присутствия там энергичного лидера. Обезглавленная провинция разорялась опустошительными набегами и терпела неисчислимые бедствия. Возникла угроза потери империей значительных территорий на Западе. В этих условиях Констанций решился вызвать к себе двадцатитрехлетнего Юлиана, с тем чтобы, возложив на него титул цезаря, вакантный после гибели его несчастного брата, отправить молодого человека в Галлию.
Такое назначение, скорее всего, рассматривалось как временная мера, так как до сих пор Юлиан никак не проявлял себя ни на военном, ни на политическом поприще, и не было никаких оснований ожидать, что он справится там, где терпели поражение куда более опытные военачальники. При дворе бытовало мнение, что император попросту решил таким способом избавиться от двоюродного брата, молодого, неопытного, не изучавшего ничего, кроме философии и богословия. Сам Юлиан стал думать так же, когда выяснилось, что перед отправкой в Галлию от него скрыли важнейший факт: накануне германцами была взята Колония Агриппа (Кельн) - сильная римская крепость на берегу Рейна. Кто-то из приближенных слышал, как, узнав об этом, новоиспеченный цезарь пробормотал, что «получил право умереть в хлопотах». Однако, если расчеты Констанция и в самом деле были таковы, то его ожидал сюрприз.
Совершенно неожиданно для всех книжный мальчик Юлиан оказался блестящим полководцем и администратором. Обладая колоссальной работоспособностью, он легко обучался, внимательно прислушивался к мнению опытных военачальников, но в то же время был тверд в принятии решений. На поле боя он проявлял чудеса храбрости, но при выборе тактики отличался осторожностью и предусмотрительностью. Он возвратил империи Колонию Агриппу (Кельн) и разбил варваров в битве при Аргеноторуме (Страсбурге). В кратчайшие сроки Галлия была очищена от германцев, укрепления на Рейне отстроены. Между тем одерживать блестящие победы в царствование Констанция было занятие нездоровое. Над победителем висел Дамоклов меч. Люди, осведомленные в политике, шептались, что цезарь Юлиан потому так отчаянно храбр, что предпочитает смерть в сражении смерти на плахе.
Но пока что заменить цезаря было некем, и несмотря на зловещий шепоток в придворных кругах, победитель при Аргеноторуме остался правителем Галлии. Приведя в относительный порядок дела военные, он избрал в качестве зимней резиденции Париж и занялся решением экономических проблем. Эта часть его деятельности представляется столь примечательной и интересной современному читателю, что стоит, пожалуй, привести обширную цитату из уже упоминавшегося историка Аммиана Марцеллина, чей подробный рассказ является основным источником информации о жизни Юлиана. «Как ни непродолжительно и хлопотливо было время перемирия, он занялся расчетом податей, желая прийти на помощь разоренным землевладельцам. В то время как префект претория Флоренций после тщательной, как он заявлял, проверки настаивал на том, чтобы недоимки поземельной подати пополнить экстренными взысканиями, Юлиан с полным знанием дела заявил, что он скорее готов умереть, чем разрешить произвести эти взыскания. Он знал, что подобного рода взыскания, или, правильнее выражаясь, вымогательства, наносят провинциям неизлечимые раны, доводя их до крайней нищеты… Возражая на это, префект претория запальчиво заявлял, что он не потерпит, чтобы обманщиком выставлялось лицо, которому император доверил такой высокий пост. Юлиан его успокаивал и точным подсчетом доказал ему, что сумма поземельной подати не только покрывает необходимые расходы на содержание армии, но и превышает их размеры. Тем не менее, ему был представлен много позже текст указа об усилении обложения; но он не стал подписывать и даже читать его и бросил на пол. На основании донесения об этом префекта император прислал ему в письме внушение не позволять себе резких поступков, чтобы не показалось, будто Флоренций не пользуется достаточным доверием. Но Юлиан ответил императору, что следует радоваться, если провинциалы, разоряемые со всех сторон, платят положенные подати, не поднимая вопроса о надбавках, которых нельзя было бы вырвать у бедных людей никакими казнями.
Так было достигнуто твердостью одного человека, что тогда и после никто не пытался вымогать у галлов в ущерб справедливости что-либо помимо обычных налогов... почувствовав это облегчение все без дополнительных напоминаний платили то, что с них причиталось, раньше установленного срока».
Тем временем на востоке империи шла война с Персией, не слишком успешная для римлян, и Констанций потребовал от Юлиана отправить на Восток часть галльских легионов. Требование было вызвано не только необходимостью получить подкрепления, но и желанием лишить цезаря, чья популярность росла как на дрожжах, преданных ему войск. Однако, эта мера запоздала. Приказ Констанция вызвал в Галлии бурю возмущения. Большинство воинов Юлиана имели здесь дома и семьи. Перебросить войска на Восток означало оставить только что отстроенные галльские города беззащитными перед ордами германцев. В Париже начался военный бунт. Легионеры решительно отказались подчиниться приказу из центра и провозгласили Юлиана августом, то есть правителем равным по рангу Констанцию. Марцеллин утверждает, что это произошло вопреки воле Юлиана. Так ли это на самом деле, сейчас сказать трудно, но, во всяком случае, доказательств противного мы не имеем.
Провозглашение Юлиана августом не означало автоматического свержения с престола Констанция. Римская история знала многочисленные примеры совместного правления двух и более императоров. Именно такой вариант развития событий предлагал Юлиан в своем послании к Констанцию. В письме он изложил возможное распределение полномочий и ряд мер, которые он, как правитель Запада, мог провести для улучшения положения на персидском фронте. В то же время он категорически настаивал на том, что галльские легионы должны остаться в Галлии.
В ответном письме Констанций сообщал, что пойдет на примирение только в том случае, если двоюродный брат удовлетворится титулом и полномочиями цезаря и подчинится его приказу. Принять такие условия Юлиан не мог: легионы были категорически против, бывшего правителя Галлии поддерживала уже практически вся европейская часть империи. Констанций наскоро пытался закончить свои дела в Персии, чтобы двинуть восточную армию навстречу сопернику. Но столкнуться в битве двум августам не довелось. 3 ноября 361 г. император Констанций внезапно скончался, тем самым избавив Юлиана от моральной проблемы. 11 декабря новый император вступил в Константинополь, и его избрание было утверждено сенатом.
Правление Юлиана продлилось полтора года. Первую треть этого срока он провел в Константинополе, вторую - в Антиохии, третью - в персидском военном походе, оказавшемся для него роковым. Придя к власти, он открыто объявил о своей приверженности «вере отцов», чего раньше не мог себе позволить.
Здесь, пожалуй, будет уместно изложить религиозные и философские воззрения последнего императора-язычника. Они известны нам довольно хорошо благодаря тому, что весь непродолжительный досуг он посвящал литературной деятельности, стараясь изложить свои взгляды с предельной ясностью.
Хотя Юлиан часто прибегал к гаданию, как важной части традиционного римского религиозного ритуала, он отнюдь не был привержен грубым суевериям. Скорее, его можно назвать рационалистом. Большинство классических мифов Юлиан считал невежественными россказнями, как и многие библейские сюжеты. Так он высказался о вавилонском столпотворении:
«…если бы даже все люди на всей земле имели один язык и одну речь, они не сумеют построить башню, доходящую до неба, даже если бы они употребили на кирпич всю землю: ибо потребуется бесконечное число кирпичей размером во всю землю, чтобы можно было добраться до орбиты луны». И по тому же поводу: «Вы хотите, чтобы мы верили подобным вещам, а вы не верите тому, что Гомер говорит об алоадах, что они вознамерились взгромоздить три горы одну на другую, чтобы приступом небо взять. А я говорю, что и это столь же сказочно, как и то. Вы же, признавая первое, на каком основании, ради бога, отвергаете сказание Гомера?». Юлиан старательно исполнял ритуалы «отеческой религии», но при этом в глубине души не слишком доверял предзнаменованиям, которые сам и спрашивал. Счастливые знамения во время марша на Константинополь его не слишком обнадеживали: «Так как Юлиан опасался, что измышляют знамения применительно к его страстному желанию, то и находился в мрачном расположении духа», - отмечает Марцеллин. В то же время многочисленные мрачные пророчества языческих оракулов не заставили его отказаться от персидского похода.
По своим убеждениям Юлиан был платоником, то есть верил в единого Бога - творца вселенной и носителя мировой гармонии. Ему представлялось, что многочисленные боги языческого пантеона есть творения вселенского Бога, различные его проявления, воплощающие в себе всевозможные явления материального мира. Эти вторичные боги являются творцами всех смертных существ - растений, животных и людей. Вселенский же Бог вдохнул в эти творения бессмертную душу. Поклонение языческим богам - это поклонение единому Богу в его разнообразных проявлениях. Каждый народ имеет своего вторичного бога-создателя, чем и объясняется разница в национальных характерах и обычаях. Похожую идею много столетий спустя очень красиво сформулировал русский поэт Велимир Хлебников: «на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога». Все в мире подчиняется строгим закономерностям, и Бог никогда не нарушает созданные им правила. Поэтому вера в Бога не исключает рационалистического мировосприятия: «Недостаточно ведь утверждать: «Бог сказал, и стало»; надо еще, чтобы природа творения не противоречила указаниям бога.
Поясню то, что я сказал: бог приказал, чтобы огонь, появившись, тянулся вверх, а земля - вниз. Но разве для того, чтоб это распоряжение бога исполнилось, не требуется, чтобы огонь был легок, а земля тяжела?».
Согласно представлениям Юлиана, ветхозаветный Яхве - не более чем племенной бог евреев, небольшого и ничем особенно не знаменитого народа на окраине Римской империи. Истинному римлянину не то чтобы нельзя, а как-то ни к чему поклоняться этому богу. Зачем почитать законы Моисея, посланного к евреям, если есть законы Нумы Помпилия, легендарного римского царя, который, согласно традиции, напрямую общался с богами. Тем более, что законы в своей основе одни и те же. Как религия евреев, иудаизм безусловно заслуживает уважение, хотя и не лишен некоторых несуразностей, и Юлиан даже имел намерение восстановить Иерусалимский Храм, разрушенный императором Титом после иудейского восстания. Христианское же учение он находил до крайности противоречивым и лишенным логики. В доказательство своей точки зрения император приводил множество цитат из Священного Писания, которое он знал в совершенстве. Надо сказать, что те противоречия в вероучении, на которые указывал Юлиан, беспокоили и христианских теологов. В течение следующих двух-трех столетий именно моменты, привлекшие внимание императора, были источниками постоянных церковных расколов и ересей.
Религиозные реформы Юлиан начал с эдикта, провозглашающего свободу вероисповедания и разрешающего вновь открыть языческие храмы и совершать жертвоприношения и прочие обряды древних культов. Христианские богослужения также не возбранялись. Более того, императорским указом были возвращены из ссылки все христианские епископы, обвиненные коллегами в ереси. По словам хрониста, «он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая тем на себя опасности, отправлял свою религию». Тут же, правда, высказывается предположение, что Юлиан сделал это не из добрых побуждений, а «в расчете, что когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях».
Исповедовать христианскую веру в царствование Юлиана Отступника было не опасно для жизни, но вредно для карьеры. Приверженцев «галилейской секты» император не любил, что, безусловно, находило свое отражение в кадровой политике.
Впрочем, это предубеждение не носило абсолютного характера. Среди его приближенных христиане были, хотя он и предпочитал общество языческих философов. Святой Иероним называл образ действий отступника «преследованием ласковым, которое скорее манило, чем принуждало к жертвоприношению». Рассказывая о том, как Юлиан лично отправлял правосудие, Марцеллин утверждает: «И хотя при разбирательстве он иногда нарушал порядок, спрашивая не вовремя, какую веру исповедовал каждый из тяжущихся, среди его приговоров нет ни одного несправедливого, и нельзя было его упрекнуть в том, что он хоть раз отступил от стези справедливости из-за религии или чего-либо иного». Свидетельствам историка, пожалуй, можно верить. Хотя Марцеллин относится к Юлиану с явным восхищением, он с трогательной скрупулезностью перечисляет все поступки, которые, по его мнению, могут быть поставлены в вину императору. В той же главе историк рассказывает о том, что после воцарения Юлиана ряд приближенных Констанция предстали перед судом по обвинению в клевете и ложном доносительстве. Некоторые из них, в особенности те, кто приложил руку к гибели Галла, были приговорены к казни или ссылке. Среди осужденных Марцеллин называет с полдесятка имен, пострадавших, по его мнению, незаслуженно. Но он не связывает это с вероисповеданием подсудимых.
В царствование Юлиана имело место религиозное преследование иного рода, и о нем Марцеллин упоминает: «Но жестокой и достойной вечного забвения мерой было то, что он запретил учительскую деятельность риторам и грамматикам христианского вероисповедания». Император действительно стремился отдать систему образования в руки своих единоверцев, мотивируя это тем, что античных писателей и философов не должны толковать те, кто считает античную религию пустыми россказнями. Вероятно, в числе его целей было также стремление забрать у своих идейных противников рычаги влияния. В результате многие христиане остались без работы. Не стоит, однако, забывать, что при предшественниках Юлиана человек, оригинально толкующий догматы христианского вероучения, запросто мог закончить свой век где-нибудь в Херсонесе Таврическом, а не за горами были времена, когда за такое начнут сжигать на кострах. В этом контексте обвинение в жестокости императора-отступника, лишившего работы риторов-иноверцев, вызывает умиление.
Все же на царствовании Юлиана лежит кровавое пятно - судьба александрийского епископа Георгия. Этот церковный иерарх вместе со своими двумя приближенными был растерзан уличной толпой, и за его смерть никто не понес наказание. Но вопрос в том, действительно ли Георгий стал жертвой религиозного конфликта. Аммиан Марцеллин утверждает, что это не совсем так. Непосредственный повод к вспышке гнева черни действительно имел отношение к религии: «Когда он… с большой, по обычаю, свитой проходил мимо великолепного храма Гения, то, обратив свой взор на храм, воскликнул: «Долго ли будет еще стоять эта гробница?». Но, если верить хронисту, Георгий давал горожанам множество поводов для ненависти, не имеющих ничего общего с его вероисповеданием: «…они обратили свой гнев против епископа Георгия, который неоднократно уязвлял их - позволю себе так выразиться - своим змеиным жалом. Сын шерстобитного мастера из киликийского города Епифании, он возвысился на горе многим, на несчастье себе и общему делу, и был назначен епископом Александрии, города, который нередко без повода со стороны и без достаточных оснований приходит в бурное волнение, как о том свидетельствуют даже оракулы. Для этих горячих голов Георгий сам по себе явился сильным возбудительным средством. Перед Констанцием, который имел склонность допускать наушничество, он оговаривал многих, будто они не повинуются его приказаниям, и, забыв о своем призвании, которое повелевает ему только кротость и справедливость, он опустился до смертоносной дерзости доносчика». Два помощника епископа, по словам Марцеллина, также пострадали отнюдь не за теологические споры и не вызывали сочувствия даже у единоверцев: «Когда этих несчастных вели на страшную казнь, их могли бы защитить христиане, если бы ненависть к Георгию не была всеобщей. Император, получив известие об этом ужасном злодействе, хотел сначала самым жестоким образом покарать виновных. Но ближайшие его советники смягчили его гнев, и он ограничился тем, что издал указ, в котором в резких выражениях порицал совершенное злодеяние». Таковы показания современника. Сейчас, спустя более чем полтора тысячелетия, невозможно ни доказать, ни опровергнуть их справедливости. Но, во всяком случае, они должны быть учтены.
Питая неприязнь к христианской церкви, Юлиан тем не менее находил многое в ее устройстве разумным и полезным и пытался перенимать опыт. Так, он стремился организовать при языческих храмах систему благотворительности по образцу христианской, распорядился, чтобы жрецы и философы читали проповеди верующим. В планы императора, по-видимому, входило создание единой всеимперской организации языческого жречества. Эти его попытки в литературе принято изображать заранее обреченными на неудачу, но в действительности судить о жизнеспособности религиозных реформ Юлиана очень трудно. Слишком непродолжительным было его правление. В принципе, описываемая эпоха - время, когда христианская и античная культуры, вроде бы сохраняя антагонизм, на самом деле движутся навстречу друг другу. Юлиан, отрицая христианство, берет на вооружение многие его наработки. Отцы церкви, нападая на языческое суемудрие, все чаще обращаются в теологических спорах к античной философии. Скоро Платон и Сократ будут объявлены «христианами до Христа». По сути, отцы церкви и император-отступник делали одну и ту же работу, хотя и с весьма различных позиций. Может статься, если бы столь незаурядный государственный деятель, как Юлиан, прожил бы дольше, у европейского средневековья было бы несколько другое лицо. Рассуждения о его фатальной обреченности и романтической оторванности от действительности беспочвенны, ведь при жизни Юлиан не потерпел очевидного поражения ни в одном своем начинании.
Судя по всему, сопротивление населения империи реформам историки склонны преувеличивать. Эдикт о веротерпимости, изданный в первые недели правления императора, не подорвал его популярности. По свидетельству Марцеллина, через полгода после своего воцарения «Юлиан в гордом сознании всеобщего к себе расположения покинул Константинополь, решив направиться в Антиохию». В этом городе, бывшем, как о том повествуют «Деяния апостолов», родиной христианской церкви, он и в самом деле натолкнулся на неприязненное отношение. Антиохийцы не раз вызывали его гнев. Покидая столицу Сирии, он оставил наместником человека, который, по его словам, не заслуживал такого высокого поста, но антиохийцы не заслуживали лучшего правителя. Однако, любовь армии к Юлиану не была поколеблена его отступничеством и не оставляла императора до самой смерти.
Религиозные преобразования не были единственной заботой Юлиана. На повестке дня стояла внешнеполитическая проблема, унаследованная им от Констанция, а именно - война с Персией. Это предприятие требовало серьезной подготовки, и к весне 363 г. Юлиан сумел собрать для похода на Восток шестидесятитысячную армию и построить внушительный флот, который должен был подняться по Евфрату и доставить к месту боевых действий осадные орудия и запасы продовольствия. Отметим, что в то же самое время ему удалось провести действенные меры против коррупции и значительно снизить налоги. Платежи рядового подданного империи сократились втрое, а денег на подготовку армии хватило. Западные провинции пребывали к тому времени в прочном мире.
В марте 363 г. Юлиан во главе шестидесятитысячного войска выступил в занятую персами Месопотамию. Неоднократно упоминавшийся нами Аммиан Марцеллин также был участником этой военной кампании и всех сражений. Его описание первой части похода сплошь состоит из победных реляций. Римляне взяли штурмом ряд крепостей на Евфрате и захватили канал, соединяющий эту реку с Тигром. Наконец, римское войско достигло Ктесифона, крупнейшего города Персидской державы, расположенного на Тигре. У его стен произошло сражение, в котором пало 2500 персов и 70 римлян. Оставшиеся в живых враги частично укрылись за городскими стенами, частично рассеялись по округе.
Несмотря на блистательную победу, на военном совете римляне пришли к выводу, что они не могут сейчас штурмовать Ктесифон. Укрепления слишком сильны, и в любой момент в тыл осаждающим может ударить войско персидского царя Сапора, о местонахождении которого ничего не было известно. Оставаться под стенами города было опасно. Из ситуации имелось два выхода: отступить назад к уже захваченным крепостям, или, оставив речную долину, двинуться в глубь Персии и разбить царское войско. Император выбрал второе и, собираясь покинуть долину Тигра, отдал приказ разгрузить и поджечь свой флот.
Сожжение Юлианом собственного флота - очень известный эпизод, неоднократно описанный в художественной литературе. Христианские авторы видят в этом доказательство безумия, охватившего нечестивого императора. Между тем, в описании Марцеллина этот момент не выглядит столь уж драматично. Историк также считает сожжение кораблей ошибкой Юлиана, но приводит резоны, которыми тот руководствовался. Император вовсе не собирался отрезать своей армии путь к отступлению, но вынужденный идти в глубь страны для решающего сражения, не мог допустить, чтобы флот достался противнику. Кроме того, на кораблях находилось 20 тысяч воинов, которых можно было поставить в строй. Все же Юлиан колебался, и окончательно на его решение повлияли показания перебежчиков, впоследствии оказавшиеся ложными. Когда обман открылся, римляне сделали попытку потушить пылающие корабли, но было уже поздно. Потеря флота, безусловно, осложнила положение римского войска, но вовсе не была роковой и паники среди солдат не вызвала. Повествование об этом случае Марцеллин завершает следующими словами, звучащими весьма хладнокровно: «Таким образом, флот без всякой надобности был уничтожен. А Юлиан, с полным доверием к своей объединенной армии, когда уже ни один человек не был отвлечен на посторонние дела, увеличившись численно, двинулся во внутренние области страны, и богатые местности в изобилии доставляли нам продовольствие».
Положение римлян ухудшилось, когда персы начали поджигать траву и хлеба на пути следования вражеской армии. Воины страдали от голода, а противник упорно ускользал. Наконец, Юлиан настиг Сапора. Римский император и персидский царь встретились в битве при Маранге. Это было тяжелое и кровопролитное сражение, но измотанные длинным и тяжелым переходом римляне вновь одержали победу, пусть и не такую блистательную, как при Ктесифоне. Сапор не был разбит, но потери персов оказались весьма значительными - и они были вынуждены отступить. Сражение мало что изменило в расстановке сил, и римская армия продолжила свой марш, надеясь на еще одно, решающее, сражение: «При нашем выступлении отсюда персы сопровождали нас. После своих многократных поражений они боялись вступать в правильный бой с нашей пехотой, и незаметно сопровождали нас, устраивая засады, и, наблюдая за движением наших войск, шли по холмам по обеим сторонам нашего пути».
По прошествии нескольких дней персы напали внезапно, сразу с нескольких сторон, но римляне сумели сохранить боевой строй. Не успевший надеть доспехи Юлиан поспешил туда, где назревала опасность прорыва. Он сражался в первых рядах - и получил удар копьем в бок.
Раненого императора немедленно унесли с поля боя. Его падение не вызвало паники. Напротив, солдаты дрались с удвоенной яростью, желая отомстить за командира. Сражение продолжалось много часов и закончилось тем, что персы вновь были вынуждены отступить, понеся тяжелые потери. Между тем, император оставался в своем шатре. Битва еще не закончилась, когда стало очевидно, - копье пронзило Юлиану печень, и рана смертельна. После полуночи он умер, окруженный соратниками. Его прощальными словами были вовсе не «Ты победил, Галилеянин!», как гласит предание. Обращаясь к своим боевым товарищам, Юлиан произнес: «С благодарностью склоняюсь я перед вечным богом за то, что ухожу из мира не из-за тайных козней, не от жестокой и продолжительной болезни и не смертью осужденного на казнь, но умираю в расцвете моей славы. Как честный сын отечества, я желаю, чтобы после меня нашелся хороший правитель».
Последнее желание императора не исполнилось. Избранный после его гибели Иовиан поспешил заключить с персами крайне невыгодный для империи мир, так как опасался, что пока он воюет в Месопотамии, в Константинополе найдется другой претендент на престол.
Беспалова Н. Ю.
- Битва при Аргенторате
Фла́вий Кла́вдий Юлиа́н (Юлиан II ) (лат. Flavius Claudius Iulianus ; в христианской историографии Юлиан Отсту́пник , лат. Iulianus Apostata ; или - 26 июня ) - римский император в -363 годах из династии Константина . Последний языческий император Рима, ритор и философ .
Энциклопедичный YouTube
1 / 5
✪ Римский император Юлиан Отступник (рассказывает историк Наталия Басовская)
✪ Император Юлиан Отступник
✪ Юлиан Отступник
✪ 16. Василий Великий и Юлиан Отступник.
✪ Юлиан Отступник. Лекция в честь 8-летия "Касталии".
Субтитры
Биография
Путь к власти
В 344 г. Юлиану и его брату Галлу было указано жить в замке Macellum близ Кесарии Каппадокийской . Хотя условия жизни соответствовали высокому положению молодых людей, Юлиан жаловался на недостаток общества, на постоянные стеснения свободы и на тайный надзор. Вероятно, к этому периоду нужно относить зачатки вражды Юлиана к христианской вере. В этом положении братья оставались около 6 лет. Между тем, бездетного Констанция весьма заботила мысль о преемнике, так как из прямого потомства Констанция Хлора в живых после преследований оставались лишь два двоюродных брата Констанция, Галл и Юлиан. Император в 350 г. решился призвать к власти Галла . Вызвав его из замка Macellum, Констанций дал ему титул цезаря и назначил наместником в Антиохию . Но Галл не сумел справиться с новым положением и наделал много ошибок, возбудив против себя подозрения в неверности императору. Галл был вызван Констанцием для оправдания и по дороге убит в 354 г. Снова выступил вопрос о преемстве власти. По настояниям императрицы Евсевии, которая действовала в этом отношении вопреки планам придворной партии, Констанций решился возвратить Юлиану то положение, на какое он имел права по рождению.
Наиболее чувствительный удар нанесла христианству школьная реформа Юлиана. Первый указ касается назначения профессоров в главные города империи. Кандидаты должны быть избираемы городами, но для утверждения представляемы на усмотрение императора, поэтому последний мог не утвердить всякого неугодного ему профессора. В прежнее время назначение профессоров находилось в ведении города. Гораздо важнее был второй указ, сохранившийся в письмах Юлиана. «Все, - говорит указ, - кто собирается чему-либо учить, должны быть доброго поведения и не иметь в душе направления, несогласного с государственным». Под государственным направлением надо, конечно, разуметь традиционное направление самого императора. Указ считает нелепым, чтобы лица, объясняющие Гомера , Гесиода , Демосфена , Геродота и других античных писателей, сами отвергали чтимых этими писателями богов. Таким образом, Юлиан запретил христианам обучать риторике и грамматике, если они не перейдут к почитанию богов. Косвенно же христианам было запрещено и учиться, раз они не могли (по религиозным соображениям) посещать языческие школы.
Летом 362 года Юлиан предпринял путешествие в восточные провинции и прибыл в Антиохию , где население было христианским. Антиохийское пребывание Юлиана важно в том отношении, что оно заставило его убедиться в трудности, даже невыполнимости предпринятого им восстановления язычества. Столица Сирии осталась совершенно холодна к симпатиям гостившего в ней императора. Юлиан рассказал историю своего визита в своём сатирическом сочинении «Мисопогон, или Ненавистник бороды ». Конфликт обострился после пожара храма в Дафне , в чём заподозрены были христиане. Рассерженный Юлиан приказал в наказание закрыть главную антиохийскую церковь, которая к тому же была разграблена и подверглась осквернению. Подобные же факты произошли в других городах. Христиане, в свою очередь, разбивали изображения богов. Некоторые представители церкви потерпели мученическую кончину.
Поход в Персию и смерть Юлиана
Главной внешнеполитической задачей Юлиан считал борьбу с сасанидским Ираном, где в это время правил шаханшах Шапур II Великий (Длиннорукий, или Длинные Плечи) ( -). Поход в Персию (весна - лето ) поначалу складывался весьма успешно: римские легионы дошли до столицы Персии, Ктесифона , - но закончился катастрофой и гибелью Юлиана.
Ктесифон был найден неприступным даже для 83-тысячного войска, хотя ранее римские войска уже трижды овладевали этим городом. Положение усугублялось тем, что римские подкрепления и армянские союзники, которым надлежало нанести удар по Ктесифону с севера, не явились. Один перс, человек старый, уважаемый и очень рассудительный, обещал Юлиану предать Персидское царство и вызвался быть проводником внутрь Персии. Юлиан сжёг свой флот, стоявший на Тигре , и излишек продовольствия; но изменник завёл римлян в Карманитскую пустыню, где не было вовсе воды и никакой пищи. После бегства проводников, Юлиан был вынужден начать отступление, теснимый неприятельскими войсками. 26 июня 363 года в битве при Маранге Юлиан получил три ранения: в руку, грудь и печень. Последняя рана была смертельной. По некоторым сообщениям, раны были нанесены солдатом его собственной армии, чем-то обиженным им. Согласно другим слухам, смерть Юлиана была на самом деле самоубийством: поняв, что положение его армии безнадёжно, он искал смерти в бою и кинулся на вражеское копьё. Из всех его современников лишь его друг, знаменитый оратор Либаний , сообщает, что его убил христианин, однако и он признаёт, что это лишь предположение. Языческий историк Аммиан Марцеллин (XXV. 3. 2 - 23) пишет о смерти Юлиана как о трагическом несчастном случае, вызванном неосторожностью:
«…Вдруг император, который в этот момент вышел немного вперед для осмотра местности и был без оружия, получил известие, что на наш арьергард неожиданно сделано нападение с тыла.
3. Взволнованный этим неприятным известием, он забыл о панцире, схватил в тревоге лишь щит и поспешил на помощь арьергарду, но его отвлекло назад другое грозное известие о том, что передовой отряд, который он только что оставил, находится в такой же опасности.
4. Пока он, забыв о личной опасности, спешил восстановить здесь порядок, персидский отряд катафрактов совершил нападение на находившиеся в центре наши центурии. Заставив податься левое крыло, неприятель стремительно стал нас окружать и повел бой копьями и всякими метательными снарядами, а наши едва выдерживали запах слонов и издаваемый ими страшный рев.
5. Император поспешил сюда и бросился в первые ряды сражавшихся, а наши легковооруженные устремились вперед и стали рубить поворачивавших персов и их зверей в спины и сухожилия.
6. Забывая о себе, Юлиан, подняв руки с криком, старался показать своим, что враг в страхе отступил, возбуждал ожесточение преследовавших и с безумной отвагой сам бросался в бой. Кандидаты, которых разогнала паника, кричали ему с разных сторон, чтобы он держался подальше от толпы бегущих, как от обвала готового рухнуть здания, и, неизвестно откуда, внезапно ударило его кавалерийское копье, рассекло кожу на руке, пробило ребра и застряло в нижней части печени.
7. Пытаясь вырвать его правой рукой, он почувствовал, что разрезал себе острым с обеих сторон лезвием жилы пальцев, и упал с лошади. Быстро бежали к нему видевшие это люди и отнесли его в лагерь, где ему была оказана медицинская помощь.
23.Все умолкли, лишь сам он глубокомысленно рассуждал с философами Максимом и Приском о высоких свойствах духа человеческого. Но вдруг шире раскрылась рана на его пробитом боку, от усилившегося кровотечения он впал в забытье, а в самую полночь потребовал холодной воды и, утолив жажду, легко расстался с жизнью…».
Один из телохранителей Юлиана уверял, что император был убит завистливым злым духом. Так же противоречивы сведения относительно последних слов Юлиана. Современный ему источник сообщает, что император, собрав свою кровь в пригоршню, бросил её в солнце со словами к своему богу: «Будь удовлетворён!». Около г. Феодорит Кирский записал, что перед смертью Юлиан воскликнул: «Ты победил, Галилеянин!». Однако очевидец и участник событий Аммиан Марцеллин (см. выше) ничего подобного не сообщает. Скорее всего, знаменитая последняя фраза Юлиана вложена в его уста церковными историками.
«Кто же был его убийцей? - стремится услышать иной. Имени его я не знаю, но что убил не враг, явствует из того, что ни один из врагов не получил отличия за нанесение ему раны. …И великая благодарность врагам, что не присвоили себе славы подвига, которого не совершили, но предоставили нам у себя самих искать убийцу. Те, кому жизнь его была невыгодной, - а такими были люди, живущие не по законам, - и прежде давно уже злоумышляли против него, а в ту пору, когда представилась возможность, сделали своё дело, так как их толкали к тому и прочая их неправда, коей не было дано воли в его царствование, и в особенности почитание богов, противоположное коему верование было предметом их домогательства ».
Либаний . Надгробная речь Юлиану.
Юлиан по смерти был похоронен в языческом капище в Тарсе , Киликия ; впоследствии же тело его было перенесено на его родину в Константинополь и положено в церкви Святых Апостолов рядом с телом его супруги, в пурпурном саркофаге, но без отпевания как тело отступника.
Литературное и философское наследие
Юлиан оставил после себя ряд сочинений, которые позволяют ближе познакомиться с этой интересной личностью. Центром религиозного мировоззрения Юлиана является культ Солнца , создавшийся под непосредственным влиянием культа персидского светлого бога Митры и идей выродившегося к тому времени платонизма . Уже с самых юных лет Юлиан любил природу, особенно же небо. В своём рассуждении «О Царе-Солнце», главном источнике религии Юлиана, он писал, что с юных лет был охвачен страстной любовью к лучам божественного светила; он не только днём желал устремлять на него свои взоры, но и в ясные ночи он оставлял все, чтобы идти восхищаться небесными красотами; погруженный в это созерцание, он не слышал тех, кто с ним говорил, и даже терял сознание. Довольно темно изложенная Юлианом его религиозная теория сводится к существованию трёх миров в виде трех солнц. Первое солнце есть высшее Солнце, идея всего существующего, духовное, мыслимое целое; это - мир абсолютной истины, царство первичных принципов и первопричин. Видимый нами мир и видимое солнце, мир чувственный, является лишь отражением первого мира, но отражением не непосредственным. Между этими двумя мирами, мыслимым и чувственным, лежит мир мыслящий со своим солнцем. Получается, таким образом, троица (триада) солнц, мыслимого, или духовного, мыслящего и чувственного, или материального. Мыслящий мир является отражением мыслимого, или духовного мира, но сам, в свою очередь, служит образцом для мира чувственного, который является, таким образцом, отражением отражения, воспроизведением во второй ступени абсолютного образца. Высшее Солнце слишком недоступно для человека; солнце чувственного мира слишком материально для обоготворения. Поэтому Юлиан сосредоточивает все своё внимание на центральном мыслящем Солнце, его называет «Царем-Солнцем» и ему поклоняется.
Самое значительное сочинение Юлиана - «Против христиан» - было уничтожено и известно только по полемике христианских писателей против него.
Утрачены стихотворные речи, панегирики, эпиграммы, труд о военных механизмах, трактат о происхождении зла и сочинение о войне с германцами (описание собственных действий в Галлии до 357 г.). Юлиан был аттицистом , в его речах мы встречаем множество классических реминисценций (от Гомера и Гесиода до Платона и Демосфена), а также софистических (от Диона Прусского до Фемистия и Либания). Однако он пишет туманным, трудным для понимания, порой хаотичным языком. Сочинения Юлиана представляют больше ценности в качестве документа эпохи, чем как литературные произведения.
Образ Юлиана в художественной литературе
Юлиан Отступник - главный герой «мировой драмы» Генрика Ибсена «Кесарь и Галилеянин », первой части трилогии Дмитрия Мережковского «Христос и Антихрист », романа Гора Видала «Император Юлиан».
Времени правления Юлиана посвящены два романа Валерия Брюсова : «Алтарь победы » и «Юпитер поверженный» (неокончен).
Юлиан Отступник появляется в рассказе Генри Филдинга «Путешествие в загробный мир и прочее».
Библиография
Сочинения Юлиана
На языке оригинала :
- Juliani imperatoris quae supersunt. Rec. F. C. Hertlein. T.1-2. Lipsiae, 1875-1876.
На английском языке :
- Wright, W.C.
, The Works of the Emperor Julian, Loeb Classical Library , Harvard University Press, 1913/1980, 3 Volumes, в Internet Archive
- Volume 1 , № 13. Речи 1-5.
- Volume 2 , № 29. Речи 6-8. Письма Фемистию, сенату и афинскому народу, жрецу. Цезари. Мисопогон.
- Volume 3 , № 157. Письма. Эпиграммы. Против галилеян. Фрагменты.
На французском языке :
- L’empereur Julien
. Œuvres complètes trad. Jean Bidez, Les Belles Lettres, Paris
- t. I, 1ère partie: Discours de Julien César (Discours I-IV), Texte établi et traduit par Joseph Bidez, édition 1963, réédition 2003, XXVIII, 431 p.: Éloge de l’empereur Constance, Éloge de l’impératrice Eusébie, Les actions de l’empereur ou De la Royauté, Sur de le départ de Salluste, Au Sénat et au peuple d’Athènes
- Tome I, 2ème partie: Lettres et fragments, Texte établi et traduit par Joseph Bidez, édition 1924, réédition 2003, XXIV, 445 p.
- t. II, 1ère partie: Discours de Julien l’Empereur (Discours VI-IX), Texte établi et traduit par Gabriel Rochefort, édition 1963, réédition 2003, 314 p. : À Thémistius, Contre Hiérocleios le Cynique, Sur la Mère des dieux, Contre les cyniques ignorants
- t. II, 2e partie: Discours de Julien l’Empereur (Discours X-XII), Texte établi et traduit par Christian Lacombrade, édition 1964, réédition 2003, 332 p. : Les Césars, Sur Hélios-Roi, Le Misopogon,
На русском языке :
- Юлиан . Кесари, или императоры на торжественном обеде у Ромула, где и все боги. СПб, 1820.
- Юлиан . Речь к антиохийцам, или Мисапогон (враг бороды). / Пер. А. Н. Кириллова. Нежин, 1913.
- Юлиан . Против христиан. / Пер. А. Б. Рановича . // Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. (БАтЛ). М., Политиздат. 1990. 480 стр. С. 396-435.
- Юлиан . К совету и народу афинскому. / Пер. М. Е. Грабарь-Пассек . // Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства. М.-Л., Наука. 1964. / Отв. ред. М. Е. Грабарь-Пассек. 236 с. С. 41-49.
- Император Юлиан . Письма. / Пер. Д. Е. Фурмана под ред. А. Ч. Козаржевского. // ВДИ . 1970. № 1-3.
- Император Юлиан . Сочинения. / Пер. Т. Г. Сидаша . СПб, Изд-во СПбГУ. 2007. 428 стр. (К Царю Солнцу. Гимн к Матери Богов. Фрагмент письма к жрецу. К невежественным киникам. К Ираклию кинику. Антиохийцам, или Брадоненавистник. Письмо к Нилу… Послание к жителям Эдессы. Похвальное слово царице Евсевии. Послание к сенату и народу афинскому. Послание к Фемистию философу. Утешение, обращенное к себе в связи с отъездом Саллюстия. Письмо к Евагрию. О Пегасии)
- Император Юлиан . Полное собрание творений. / Пер. Т. Г. Сидаша . СПб, Квадривиум. 2016. 1084 стр.
Античные источники
Современники Юлиана :
- Клавдий Мамертин . Панегирик.
- Либаний . Переписка.
- Либаний . Надгробное слово по Юлиану. / Пер. Е. Рабинович. // Ораторы Греции. М., ХЛ. 1985. 496 стр. С. 354-413.
- Григорий Назианзин . Первое обличительное слово на царя Юлиана. Второе обличительное слово на царя Юлиана. // Григорий Богослов . Собрание творений. В 2 т. Т.1. С. 78-174.
- Мар Афрем Нисибинский . Юлиановский цикл. / Пер. с сир. А.Муравьева. М., 2006.
- Иероним . Продолжение «Хроники» Евсевия. P. 322-325.
- Аммиан Марцеллин . «Римская история». Книги XV-XXV. (неоднократно издавалась в 1990-2000-е годы)
- Евнапий . История, отрывки 9-29 // Византийские историки. Рязань, 2003. С. 82-100.
- Евнапий . Жизни философов и софистов. // Римские историки IV века. М., 1997.
- Кирилл Александрийский . Против Юлиана.
- Сократ Схоластик . Церковная история. Кн.3.
- Созомен . Церковная история. Кн. 5. Кн. 6. Гл. 1-2.
- Феодорит Кирский . Церковная история. Кн. 3.
- Зосим . Новая история.
- Феофан Византиец . Летопись, годы 5853-5855. Рязань, 2005. С. 47-53.
- Георгий Амартол (Книги временные и образные Георгия Монаха. Серия «Памятники религиозно-философской мысли Древней Руси». В 2 т. Т.1. Ч.1. М., 2006. С. 552-560).
Александр Кравчук. Галерея римских императоров. В 2 т. Т. 2. М., 2011. С. 185-257.
Исследования
- Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. Том 3.
- Бенуа-Мешен Ж. Юлиан Отступник, или Опаленная мечта (L’empereur Julien ou le rêve calciné). (Серия «ЖЗЛ»)
- Эвола Ю. Император Юлиан // Традиция и Европа. - Тамбов, 2009. - С. 25-28. - ISBN 978-5-88934-426-1 .
На русском языке :
- Алфионов Я.
Император Юлиан и его отношение к христианству. Казань, 1877. 432 стр. 2-е изд. М., 1880. 461 стр.
- переиздание: 3-е изд., М.: Либроком, 2012. 472 с., Серия «Академия фундаментальных исследований: история», ISBN 978-5-397-02379-5
- Вишняков А. Ф. Император Юлиан Отступник и литературная полемика с ним св. Кирилла, архиепископа Александрийского, в связи с предшествующей историей литературной борьбы между христианами и язычниками. Симбирск,1908.
- Гревс И. М. ,. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Розенталь Н. Н. Юлиан Отступник. Трагедия религиозной личности. Пг,1923.
- Попова Т. В. Письма императора Юлиана. // Античная эпистолография. Очерки. М., 1967. С. 226-259.
- Раздел о Юлиане в главе 6 (Литература), автор С. С. Аверинцев . // Культура Византии. IV-первая половина VII в. М., 1984. С. 286-290.
- Юлиан. // Лосев А. Ф. История античной эстетики. [В 8 т. Т.7] Последние века. Кн.1. М., 1988. С. 359-408.
- Дмитриев В. А. Юлиан Отступник: человек и император // Метаморфозы истории: Альманах. Вып. 3. Псков, 2003. С. 246-258.
- Солопова М. А. Юлиан Флавий Клавдий // Античная философия: Энциклопедический словарь. М., 2008. 896 стр. С. 831-836.
- Язычество и христианство в половине IV века. Юлиан Отступник. Характеристика его царствования. // Ф. И. Успенский. История византийской империи (VI-IX вв.) Издательство: Москва, Директ-Медиа, 2008. 2160 c.
Художественная литература
- Штраус Д. Ф. Романтик на троне цезарей.
- Эйхендорф Й. Юлиан.
- Ибсен Г. Кесарь и Галилеянин.
- Мережковский Д. С. Смерть богов. Юлиан Отступник .
- Вейнгартнер Ф. Юлиан Отступник (опера).
- Видал Г. Юлиан.
Ссылки
Впечатления от этой резни, запомнившиеся мальчику потому ли, что он был ее свидетелем, или потому, что он узнал о ней из рассказов очевидцев, травмировали его сознание: с одной стороны, побуждали к более раннему, чем это обыкновенно бывает, осмыслению мрачной и трагической изнанки жизни, а с другой – сообщали его характеру возбудимость и нервность, доходившую до истеричности, и неустойчивость. Он рано понял, в сколь опасной обстановке он живет, как легко он может стать жертвой придворных интриг или, еще вернее, подозрительности своего дяди. И такое существование под Дамокловым мечом научило его скрытности и притворству, а еще оно способствовало развитию в нем склонности и способности к размышлениям о жизни и смерти, о вечности, пробуждало интерес к философии и богословию, к чтению серьезных книг, тем более что увлеченность книжными занятиями, не вполне уместная для человека, который по праву рождения призывался к делам военным и правительственным, отвлекала его дядю Констанция от опасений получить в лице племянника конкурента, претендующего на верховную власть.
Первое время после резни Юлиан вместе с братом Галлом, здоровье которого поправилось, жил вблизи Константинополя, в Никомидии, и общее руководство его воспитанием осуществлял епископ этого города Евсевий, виднейший деятель арианской партии. Своего рода гувернером мальчика был евнух Мардоний, по происхождению скиф, хорошо образованный крещеный христианин, но при этом большой любитель языческой древности. Евсевий и Мардоний руководили чтением любознательного подростка, и он основательно изучал как священные книги (под руководством крайнего арианина Аэция, прозванного «безбожником», к которому, едва ли не единственному из христиан, он сохранил благожелательное отношение, когда стал императором) и труды греческих философов и поэтов, став знатоком классической литературы и философии. При этом его образование было подчеркнуто эллинским: латинский язык он знал, но не столь хорошо, как греческий, который был для него, в отличие от старших членов его семьи, родным.
Юлиан и Галл были крещены в детстве, раньше, чем было принято тогда, раньше их дяди Констанция, который, хотя и близко к сердцу принимал церковные дела, оставался, подобно своему отцу, некрещеным почти до конца жизни. Но вошедший в историю с прозвищем Отступника, Ренегата, Юлиан, похоже, уже в отроческие годы возымел предубеждение против христианства. Этому способствовали дух противления, который выработался в нем под влиянием трагических обстоятельств, сложившихся вокруг него, а также невысокие моральные качества епископа Евсевия, которого он близко наблюдал и об участии которого в устранении отца и родственников (Евсевий был главным лжесвидетелем по обвинению жертв расправы в отравлении императора Константина) был осведомлен. Обладая рано приобретенной проницательностью, выработанной и усугубленной внутренним отчуждением от окружавшей его среды, Юлиан научился скрывать свои мысли и чувства, в особенности затаенную мстительную враждебность к дяде, лично пощадившего его, но бывшего главным виновником гибели его отца. При многих своих пороках Констанций был убежденным и ревностным христианином, хотя и еретического направления, и уже из этого обстоятельства в душе Юлиана могла зародиться антипатия к христианству, столь неудачно представленному в лице дяди.
После смерти Евсевия в 344 году Галл и Юлиан были отправлены в своего рода ссылку: их поместили во дворце бывших царей Каппадокии в Макелле, расположенной близ Кесарии. Хотя братья жили там в обстановке, соответствующей их высокому положению, но Юлиан замечал, как он писал об этом впоследствии, что они окружены соглядатаями и шпионами, по большей части евнухами, бдительно наблюдавшими за их поведением, за их поступками, подслушивавшими их разговоры, – обстановка, развивавшая склонность к скрытности, притворству и лицемерию, ставшими условиями выживания. Окружение Юлиана и Галла составляли в основном христиане арианского толка; общение с ними раздражало юношу, настраивало его на скептическое отношение к христианству, но он аккуратно скрывал свои чувства и мысли, часто приходил в церковь для участия в богослужении, строго соблюдал посты и даже, как и его брат, был посвящен в чтецы.
У Констанция не было сына, поэтому он с тревогой задумывался о наследнике; между тем опасности, угрожавшие империи по периметру ее границ, протянувшихся по обширным пространствам Евразии и Африки, побуждали императора, ставшего после убийства его брата Константа и устранения узурпаторов, единодержавцем, постоянно перемещаться с востока на запад и с севера на юг на огромные расстояния. С точки зрения военного управления, командующие войсками в разных частях империи должны были обладать властью самостоятельно принимать решения, выходящие за рамки компетенции обычных генералов, иначе говоря, существовала насущная потребность в призвании соправителя, поставленного в подчиненное положение к императору, но наделенного полномочиями, возвышающимися над теми, которые могут принадлежать частным лицам. В 350 году Констанций, с немалыми опасениями и колебаниями, поставил цезарем своего племянника Галла, назначив ему резиденцией Антиохию. Из этого назначения произошла благоприятная перемена и для Юлиана. 19-летний юноша был вызван из Каппадокии и водворен в императорский дворец в Константинополе. Здесь юноша мог продолжать и свое образование. Опасаясь языческих соблазнов для своего племянника, Констанций избрал ему в учители ритора Экеболия, который, однако, не удовлетворял взыскательного и придирчивого ученика, уже в ту пору склонявшегося к язычеству, тем, что его лекции и беседы состояли, как впоследствии выразился сам Юлиан, из «поношения богов». Запретный плод языческого эллинизма представлялся Юлиану все более сладким.
В столице он был вовлечен в широкий круг знакомств, в том числе и с высокопоставленными сановниками и военачальниками. Подозрительный Констанций стал опасаться, как бы результатом этих контактов племянника не стал заговор, поэтому он велел ему удалиться в город, в котором он провел свое детство, – в Никомидию, а там в ту пору давал уроки риторики знаменитый ученый и эрудит, великолепный знаток классической древности и учитель красноречия Либаний. Поскольку он оставался язычником, Юлиану, желавшему стать его учеником, предусмотрительный Констанций запретил брать у него уроки, но Юлиан, пообещав дяде не общаться с опасным профессором, нашел выход: «За большие деньги он нанял человека, которому поручил записывать лекции Либания, а потом тайком изучал их. Либаний впоследствии говорил, что Юлиан усвоил его учение гораздо лучше, чем те, кто его слушал» .
Когда до Констанция дошли сведения о дружбе Юлиана с язычниками, Юлиан коротко постригся и сбрил бороду (в ту пору длинные волосы и борода служили атрибутами философов – знатоков и почитателей философской классики) и стал вести аскетическую жизнь, чтобы подчеркнуть свою приверженность христианству и даже склонность к монашеству – у него это получалось тем естественнее, что он действительно испытывал внутреннее расположение к аскезе.
Экзальтированный юноша, умевший скрывать свои действительные чувства, стремился к приобретению экстремального мистического опыта. И нечто подобное он пережил во время поездки в Эфес, где он общался с неоплатониками Евсевием, учеником Ямвлиха Эдесием и Максимом, который, принадлежа к вульгарному направлению неоплатонизма, знаменит был как знаток магии, мантики и теургии. Философ Евсевий предостерегал Юлиана от сближения с ним, но его рассказ об одной из ловких проделок Максима, которым он хотел отвадить юношу от близкого знакомства с ним, заинтриговал впечатлительного Юлиана. Евсевий наставлял его: «Необходимо беречься шарлатанов, к числу которых принадлежит Максим. Мы однажды… вошли вместе с Максимом в храм. Здесь между прочим Максим сказал нам, что статуя одной богини будет улыбаться и смотреть, как живая. Максим заметил, что он может сделать еще больше, и в ту же минуту факел, находившийся в руках богини, ярко запылал» . Рассказанный для того, чтобы оттолкнуть от желания общаться с трюкачом, случай этот, наоборот, только побудил Юлиана ближе сойтись с Максимом, и тот произвел на него неизгладимое впечатление. У Юлиана осталось убеждение, что под руководством этого теурга он имел экстатический опыт, опыт реального общения с миром богов. Вероятно, именно тогда, во время поездки в Эфес, Юлиан окончательно осознал себя отпавшим от христианства, но он умело скрывал свои убеждения от дяди.
Устранение и убийство Галла по приказу императора поставило в смертельно опасное положение его младшего брата. Юлиана срочно доставили в Медиолан, где тогда находился Констанций, и в течение семи месяцев он содержался под домашним арестом, против него велось следствие, которое легко могло закончиться казнью. Но Юлиана выручила императрица Евсевия. Она посоветовала мужу освободить юношу, не причастного ни к какому заговору, и позволить ему продолжить образование уже в Афинах. Юлиан провел там несколько месяцев, слушая лекции знаменитых профессоров – знатоков классической философии и литературы, остававшихся язычниками. Впоследствии он тепло вспоминал о времени, проведенном в этом городе, в котором повсюду были следы классической древности, «о садах, об афинском предместье, о миртовых аллеях и о домике Сократа» . Там он, как считает большинство историков и биографов Юлиана, «был посвящен элевсинским иерофантом (жрецом) в элевсинские мистерии. Это было, по словам Буасье, как бы крещением новообращенного» , иными словами, ритуальным актом отпадения от христианской Церкви. В Афинах Юлиан познакомился с обучавшимися там же выходцами из христианских семей Каппадокии, ставшими впоследствии вселенскими учителями Церкви, – Василием Великим и Григорием Богословом.
Святой Григорий, вспоминая свое знакомство с Юлианом, набросал его выразительный портрет: «По мне, не предвещали ничего доброго: шея нетвердая; плечи движущиеся и выравнивающиеся; глаза беглые, наглые и свирепые; ноги, не стоящие твердо, но сгибающиеся; нос, выражающий дерзость и презрительность; черты лица смешные и то же выражающие; смех громкий и неумеренный; наклонение и откидывание назад головы без всякой причины; речь медленная и прерывистая; вопросы беспорядочные и несвязные; ответы ничем не лучшие, смешиваемые один с другим, нетвердые, не подчиненные правилам… Тогда же, как увидел это, сказал я: “Какое зло воспитывает Римская империя!” – и, предрекши, желал быть ложным прорицателем» .
Юлиан и сам был писатель и в памфлете «Мисопогон» («Ненавистник бороды»), написанном уже в бытность императором, предлагает читателю ироничный, хотя при этом и нацеленный на самооправдание и даже самовозвеличивание автопортрет, рисуясь и стилизуя себя под философа-киника: «Природа не дала мне ни большой красоты, ни величественности, ни привлекательности, и я по своей нелюдимости прибавил еще эту большую бороду как бы назло природе, что она не дала мне красоты. И вот в ней разводится вошь, что в лесу звери, и я испытываю то неудобство, что не могу свободно ни есть, ни пить из опасения захватить волосы вместе с пищей… Но у меня не только длинная борода, я мало ухаживаю и за головой, редко стригусь и обрезываю ногти, и руки мои часто запачканы чернилами… Я непривлекателен и в образе жизни: по моей грубости, не хожу в театр, а по моей необразованности, не допускаю во дворце представлений, кроме новогодних… Я не люблю цирковых представлений… В моей частной жизни я провожу бессонные ночи на подстилке из соломы и довольствуюсь скромной пищей, едва утоляющей голод. С детских лет я веду войну с моим желудком и не позволяю ему наполняться пищей» .
Апологет Юлиана Аммиан Марцеллин так описывает его внешний вид: «Среднего роста; волосы на голове очень гладкие, тонкие и мягкие; густая, подстриженная клином борода; глаза очень приятные, полные огня и выдававшие тонкий ум; красиво искривленные брови; прямой нос; рот несколько крупноватый, с отвисшей нижней губой; толстый и крутой затылок; сильные широкие плечи; от головы и до пяток сложение вполне пропорциональное, почему и был он силен и быстр в беге» .
Когда Юлиану исполнилось 23 года, Констанций вызвал его из Афин к себе в Медиолан, удостоил титула цезаря, женил на своей сестре Елене и отправил правителем в Галлию. Сознавая свою неподготовленность к новой для него роли командующего и администратора, он сказал тогда со свойственным ему полупритворным самоуничижением: «Это не мое дело, седло надели на корову!» Он опасался, что таким образом дядя хочет поскорее избавиться от него, что он готовит ему участь его старшего брата Галла, но, быстро усвоив азы военной науки и одержав ряд побед над германцами, он почувствовал себя увереннее и там уже, приблизив к себе людей надежных, перед ними не скрывал своего паганизма. Местом своей резиденции в Галлии Юлиан избрал Лютецию Паризиев, или Париж. Он жил там во дворце, построенном его дедом императором Констанцием Хлором, на левом берегу Сены, соединенном с центральной частью города, расположенной на острове, деревянным мостом.
Между тем император Констанций готовился на восточной границе к войне с Ираном. Войск, расквартированных в Азии, не хватало для успеха кампании, и в январе 360 года Констанций отправил к цезарю Юлиану трибуна Деценция с требованием забрать воинов, причем из самых боеспособных частей: вспомогательные отряды галлов, батавов и герулов и еще по 300 солдат из каждого легиона. В результате вооруженные силы, находившиеся под командованием Юлиана, сокращались вдвое. Имелось, однако, обстоятельство, затруднявшее выполнение требования императора: Юлиан уже обещал солдатам вспомогательных частей – германцам и галлам – не отправлять их на Восток, откуда они имели мало надежды возвратиться к своим семьям.
Когда расквартированные в Паризии и ее окрестностях войска узнали о предстоящем походе, вспыхнул бунт. В ночное время воины с оружием в руках окружили дворец и потребовали, чтобы цезарь вышел к ним. На рассвете он появился перед ними, а они приветствовали его как августа и императора. Напрасно Юлиан пытался их успокоить и отговорить от замышляемого переворота, обещая договориться с Констанцием о том, чтобы их оставили на родине. «Крики, раздававшиеся со всех сторон, стали после этого, – по словам Марцеллина, – еще громче; единое воодушевление овладело всеми, и среди неистовых возгласов, к которым примешивались брань и упреки, цезарь вынужден был уступить. Его поставили на щит из тех, которые носят пехотинцы, и подняли высоко. Раздался единодушный крик, в котором Юлиан был провозглашен августом. Требовали диадему, и на его заявление, что такой он никогда не имел, – какого-нибудь шейного или головного украшения его супруги. На его замечание, что женское украшение было бы неподходящей приметой… стали искать конской фалеры… Но когда он отверг и это как неподобающее, то некто, по имени Мавр… сорвал с себя цепь, которую носил как знаменосец, и дерзко возложил ее на голову Юлиана. Чувствуя шаткость своего положения… Юлиан обещал всем солдатам по пяти золотых и по фунту серебра» .
Когда это письмо было доставлено в Кесарию Каппадокийскую к Констанцию, он пришел в негодование и собирался немедленно двинуть армию на Запад против Юлиана, но перед лицом угрозы со стороны Ирана ограничился тем, что велел своему посланнику квестору Леоне передать Юлиану, что он ни при каких обстоятельствах не признает учиненный им государственный переворот и советует Юлиану, если он дорожит жизнью своей собственной и своих близких, и впредь довольствоваться саном цезаря. Послание было зачитано с трибунала перед войсками, собравшимися на плацу. В ответ на услышанное солдатами предложение Юлиану остаться цезарем раздались гневные крики: «Август Юлиан, ты избранник провинциалов, солдат, государства» . Юлиан отправил Леону назад с ответным посланием, в котором настаивал на необратимости своего избрания августом.
В ноябре 360 года Юлиан во Вьенне праздновал пятилетие своего правления. «Теперь, – по словам Аммиана Марцеллина, – он стал появляться в великолепной диадеме, блиставшей драгоценными камнями, тогда как в начале своего принципата надевал простой венец и скорее походил на ксистарха (судью на состязаниях. – прот. В.Ц. ) в пурпуре, чем на императора. В это время он отправил в Рим останки своей покойной жены Елены для погребения вблизи города на Номентинской дороге, где была похоронена также ее сестра Константа, жена Галла» . Раннее вдовство, похоже, не тяготило Юлиана, он не вступал больше в брак, и конечно, не от верности памяти великодушно отданной ему в жены дочери святого Константина. Аммиан Марцеллин воздал Юлиану хвалу за его целомудренную жизнь: он «после смерти своей супруги не знал больше никогда никакой любви. В полном цвете своей юности он с такой заботой сохранял себя от этой страсти, что даже ближайшие люди из прислуги не имели даже подозрения о каких бы то ни было его увлечениях» .
Провозглашенный августом в ходе военного мятежа, Юлиан не сразу обнаружил свои действительные религиозные взгляды, опасаясь реакции легионеров-христиан. 6 января 361 года, в праздник Богоявления, он присутствовал за богослужением, но уже «летом 361 года он писал… своему другу философу Максиму: “Мы служим богам открыто, сопутствующее мне войско предано их культу. Мы публично приносим в жертву быков и многими гекатомбами воздаем богам благодарность”» . Большинство офицеров и солдат составляли, очевидно, язычники или люди, равнодушные к религии.
Понимая неизбежность вооруженной борьбы с Констанцием, Юлиан решил воспользоваться тем обстоятельством, что азиатская армия была скована боевыми действиями на Востоке и он легко мог занять дунайские и балканские провинции. Прежде чем выступить в поход на Иллирик, он решил привести подчиненные ему войска к присяге на верность лично ему. «Солдаты, – как пишет Марцеллин, – приблизив мечи к своим шеям, клялись по формуле со страшными заклятиями переносить за него всякие беды до последнего издыхания, если того потребует необходимость; после солдат офицеры и все ближайшие к государю чины клялись ему в верности с подобными религиозными обрядами» . Лишь префект претория Небридий отказался принести присягу, и Юлиан отпустил его к себе на родину в Этрурию.
Тем временем Констанций, находясь в Антиохии, а потом в Эдессе, вел подготовку к войне на два фронта: с персами, собиравшимися с приходом весеннего тепла вновь вторгнуться в пределы Римской империи, и с узурпатором Юлианом. Он принял решение вначале попытаться договориться с персами о перемирии и только потом обрушиться на Юлиана, но, узнав о стремительном и беспрепятственном продвижении армии Юлиана на Балканы, Констанций вынужден был немедленно двинуть подчиненные ему войска навстречу тирану.
В походе он, ранее отличавшийся железным здоровьем, внезапно заболел. Продолжая путь на запад и остановившись в Тарсе, Констанций страдал от лихорадки, которая стремительно усиливалась. «Жар был так велик, что нельзя было дотронуться до его тела, пылавшего, как жаровня. Лекарства не действовали; чувствуя себя при последнем издыхании, он оплакивал свой конец и, будучи еще в полном сознании, назначил, как говорят, Юлиана преемником своей власти. Затем он замолчал, начался предсмертный хрип, душа, готовая покинуть тело, долго боролась со смертью, и он умер 5 октября» 361 года.
Весть о кончине Констанция застала Юлиана в Наисе, родном городе его дяди святого Константина. Смерть Констанция избавила империю от гражданской войны. Во главе армии Юлиан вступил в Константинополь. Народ встречал его кто с искренним, а кто с притворным ликованием. 11 декабря 361 года сенат приветствовал Юлиана как августа и императора. Вступив в Константинополь и овладев верховной властью в империи, Юлиан принял участие в погребении своего дяди и предшественника Констанция в церкви 12 апостолов, облаченный в траурные одежды, которые он повелел надеть и всем жителям столицы. И это был, очевидно, последний раз, когда он присутствовал за богослужением в христианском храме.
Первым делом Юлиан распорядился образовать трибунал во главе с назначенным им префектом претория Секундом Саллюстием для производства следствия по обвинению в преступлениях тех приближенных к Констанцию сановников, которые действовали против него или против его брата Галла, или обвиненных в иных государственных преступлениях. Трибунал заседал в Халкидоне. По его приговору, как пишет Аммиан Марцеллин, «бывший имперский агент Аподемий, который… усердно старался погубить Сильвана и Галла, и нотарий Павел, по прозвищу Катена… были сожжены живыми… Кроме этих лиц, был приговорен к смертной казни Евсевий, который состоял начальником опочивальни Констанция. То был гордый и жестокий человек» . Одобряя эти смертные приговоры, почитатель Юлиана Марцеллин выражает, однако, сожаление о казни комита государственного казначейства Урсула: его смерть «оплакивала… сама Справедливость, обличая императора», которому он в прошлом оказал ряд услуг, «в несправедливости» . К смертной казни были приговорены и другие высокопоставленные чиновники: бывшие магистры оффиций Палладий и Флоренций, префект претория Тавр, комит императорской казны Евагрий, заведующий дворцом Сатурнин, нотарий Пирин. Приговоренный заочно к смерти бывший префект претория Флоренций скрывался, пока не дождался смерти Юлиана.
Затем император произвел новые назначения, значительно сократив придворные штаты и уменьшив расходы на содержание двора. В связи с этим Марцеллин рассказывает о таком эпизоде: «Юлиан приказал позвать брадобрея постричь ему волосы. К нему вошел какой-то парадно одетый господин. Увидев его, Юлиан изумился и сказал: “Я приказал позвать не придворного кассира, а брадобрея”. На вопрос императора о том, какое вознаграждение он получает за свое ремесло, последовал ответ: по двадцати рационов хлеба ежедневно, столько же рационов фуража для лошадей, так называемый capita, большой годичный оклад, а кроме того много богатых подачек. Обратив на это внимание, Юлиан отправил в отставку всех таких людей, а также поваров и других подобных… как людей, мало ему нужных, и разрешил им идти, куда хотят» .
Но главная забота Юлиана была не о сокращении расходов казны, а о религиозной революции, или, если угодно, контрреволюции. Он стремился вернуть язычеству господствующий статус в империи. «Хотя Юлиан, – по словам Аммиана Марцеллина, – с раннего детства был склонен к почитанию богов и по мере того, как он мужал, в нем становилась все сильнее эта потребность, из-за разных опасений он отправлял относящиеся к богопочитанию культы по возможности в глубочайшей тайне. Когда же исчезли всякие препятствия, и он видел, что настало время, когда он может свободно осуществлять свои желания, он раскрыл тайну своего сердца и издал ясные и определенные указы, разрешавшие открыть храмы, приносить жертвы и восстановить культы богов» .
На кого мог опереться Юлиан в осуществлении задуманного им плана возрождения язычества? К середине IV столетия число христиан, возросшее за время правления христианских императоров, все еще значительно уступало числу язычников. Язычники явно преобладали в сельской местности, потому их и стали называть pagani, в то время как среди горожан Азии и Сирии, Египта и Африки, Балкан и Италии, от которых в гораздо большей степени зависел ход дел в государстве, чем от крестьян, христиане составляли уже большинство. Правда, существовали и относительно влиятельные языческие круги, на которые можно было попытаться опереться реставратору официального языческого культа: римские сенаторы, интеллигенция в грекоязычной части империи, с особым блеском представленная профессурой высшей школы в Афинах, – корпоративная сплоченность этого круга сделала его закрытым для христиан, хотя среди афинских студентов, судя по обучавшимся там великим каппадокийцам Василию Великому и Григорию Богослову, да и по самому Юлиану, который, занимаясь в этой школе, носил еще маску христианина, было немало христиан.
Языческие увлечения Юлиана носили черты, не способствовавшие успеху его предприятия. Традиционная римская религия, официальный культ Римской республики, который грел души сенаторов и других «стародумов» Рима, закоснелых в своей приверженности старине, питавшей их патриотизм, ставший, впрочем, в мировой империи, в которую вырос Рим, провинциальным и региональным, был чужд Юлиану, так что в Риме, и даже среди римских язычников, он не сумел снискать популярность. В этом отношении характерен такой эпизод. Когда Юлиан вступил на стезю мятежа против Констанция и фактически уже овладел Западом, он «послал в сенат резкую обличительную речь против него, в которой поносил его и расписывал его недостатки. Когда Тертулл, бывший в ту пору префектом города, читал ее в курии, высшая знать, – как пишет Марцеллин, – выразила свое благородство верным и благожелательным отношением к императору: раздался общий единодушный возглас: “Просим уважения к тому, кто тебя возвысил”» .
Сам Юлиан называл усвоенные им религиозные взгляды эллинизмом. Не с его ли легкой руки эллинами стали называть язычников, так что даже после заимствования этого слова с его новым значением в славянский язык, в древнерусских памятниках «еллинами» именуются уже язычники отнюдь не эллинского происхождения, а, например, самоеды, или ненцы русского Севера, и эта терминологическая традиция просуществовала по существу дела до рубежа XVIII–XIX веков – до начала освободительной борьбы греков против османского ига, которая велась под двумя знаменами – защиты Православия и возрождения эллинизма; в таком сочетании эллинизм мыслился уже не как религиозный, а как национально-культурный феномен, каковым он и был изначально. Именно тогда греки Эллады перестали называть себя ромеями, как они делали это на протяжении полутора тысячелетий: новая столица империи названа была новым Римом, она воздвигалась святым Константином как оплот христианства, оттого со временем слово «римлянин» (romanus, переделанное в результате языковой эллинизации столицы в греческое ромеос – ромей) стало обозначать христианина византийского обряда, затем, после раскола 1054 года, православного, в противоположность католику, но также язычнику, еврею или мусульманину.
В основе антихристианских убеждений Юлиана лежали три «кита»:
– эстетический пассеизм – увлечение красотой античного искусства и, как он это воображал, языческого культа, о котором он судил, скорее всего, по книгам, а не по наблюдениям над его жалкими рудиментами, сохранившимися во времена Констанция, когда этот культ, оставаясь легальным, пребывал в опале;
– декадентское любопытство к тайнам оккультной практики и
– глубокий интерес к неоплатонической философии.
Свое мировоззрение и свои верования Юлиан выразил в словах, произнесенных им на поле битвы после смертельного ранения: «Слишком рано, друзья мои, пришло для меня время уйти из жизни, которую я, как честный должник, рад отдать требующей ее назад природе. Не горюю я и не скорблю, как можно думать, потому что я проникнут общим убеждением философов, что дух много выше тела, и представляю себе, что всякое отделение лучшего элемента от худшего должно внушать радость, а не скорбь. Я верю и в то, что боги небесные даровали смерть некоторым благочестивым людям как высшую награду. И мне дан этот дар – я в этом уверен, – чтобы я не изнемог под бременем страшных затруднений, не унизился и не пал» .
Слова эти, действительно, были созвучны идеям философов, но не близки сердцам простых людей, застрявших в языческих суевериях. Участвуя в языческих молебствиях и совершая жертвоприношения богам, они помышляли не столько о смерти и вечной жизни, сколько о своих земных заботах, надеясь на помощь богов в житейских попечениях. Да и оккультные опыты, которые манили страстное воображение императора, язычникам из народа представлялись опасным колдовством, прибегать к которому дерзали лишь немногие из них, когда их изводила ненависть к недругам или безответная любовная страсть. Даже раздосадованные потерей прежних доходов и униженные своим изгойством жрецы плохо понимали императора-идеалиста, когда он требовал от них религиозной ревности, бескорыстия и жертвенного служения бедным и больным, словно он так и остался христианином, или, как он сам любил выражаться, галилеянином, а не вернулся к вере отцов, не предполагавшей ни бескорыстия, ни жертвенности, ни тем более милосердия и благотворительности.
В осуществлении своей грандиозной и безнадежной программы религиозной реставрации Юлиан мог опереться разве только на не особенно влиятельных философов и ученых, вроде Либания. При этом Юлиану доставало здравого смысла, чтобы, пользуясь властью, не прибегать к прямому насилию над христианами. Он знал, что ответом на прежние гонения были мученичество и исповедничество христиан и умножение числа последователей Галилеянина, как он обыкновенно презрительно именовал Спасителя. Миланский эдикт, а следовательно, и провозглашенная им свобода вероисповедания при нем оставались в силах: «Пусть, – говорил он, – галилеяне веруют в своих мертвецов, мы не будем силой привлекать их к культу богов» . Ученик блаженного Августина Павел Орозий в связи с этим заметил: «Преследуя христианскую религию скорее хитростью, нежели открытым насилием, он старался побуждать людей больше наградами к тому, чтобы те отвергли Христа и приняли культ идолов, нежели принуждать пытками» .
Юлиан, правда, прибег к ряду административных мер в пользу языческого культа и в ущерб христианам. Христианских клириков он лишил привилегий, предоставленных им ранее святым Константином и Констанцием; языческие в прошлом храмы, переданные христианам и перестроенные в церкви, Юлиан возвращал язычникам; во многих случаях на христианские общины возлагалась обязанность компенсировать материальные потери, понесенные язычниками в результате изъятия у них храмов, особенно часто к таким компенсациям суды приговаривали те общины, которые владели земельными участками, ранее принадлежавшими языческим храмам. Жрецы, при Констанции прозябавшие в бедности, возрадовались об умножении своих доходов, но ответного энтузиазма и ревности, на которые рассчитывал Юлиан, он от них не дождался.
Еще более удручала его религиозная холодность профанов, иными словами, народа. Когда в Антиохии совершалось празднование в честь Аполлона, Юлиан, в ту пору имевший там свою резиденцию, рано утром отправился в загородную Дафну, где находилось главное святилище этого божества. Он надеялся увидеть там «торжественное собрание народа для жертвоприношений, но вместо этого встретил одного только жреца, несшего гуся. Юлиан спросил, какая жертва будет приноситься? Жрец ответил: “Я от себя несу гуся”. “А народу почему нет?” Жрец объяснил, что народ не находит нужным тратиться на жертвы. Юлиан вследствие этого корил антиохийцев. Он говорил: “Я полагал, что каждая фила… принесет по белому быку, или, по крайней мере, весь город представит одного быка”. Антиохийцы за это отплатили ему двустишием: “Белые быки приветствуют Юлиана; если он победит персов, то белым быкам житья не будет”» . Как видно из этого эпизода, язычники с иронией относились к императору-единоверцу.
Пылкий ревнитель языческого культа, он сам любил подводить жертвенное животное к алтарю, подносить дрова к костру, изучать внутренности закланных быков или баранов, пытаясь обнаружить в них тайные указания на волю богов. Наблюдая такой его неумеренный неофитский энтузиазм, народ прозвал его «вомолохом» (составлено из двух слов: арамейского вомо – «жертвенник» и греческого лох – «воинский отряд»). Это была презрительная кличка малоимущего и нищего сброда, который во время жертвоприношений стекался к алтарю, чтобы полакомиться кусками жертвенного мяса.
Одной из репрессивных мер, предпринятых Юлианом против христиан, было увольнение их из армии и с государственных должностей. Он находил для этой меры не чуждое издевки благовидное основание: «Тем, кто не хотел отречься от христианства и приносить жертвы идолам, Юлиан, – по словам Сократа Схоластика, – запретил служить в придворном войске. Христианам не позволялось также быть начальниками провинций – потому, говорил он, что закон повелевает им не употреблять меча для наказания людей, заслуживших своими преступлениями смерть. Многих располагал он к приношению жертв ласками и подарками, и тут-то, как в горниле, открылось перед всеми, кто был истинный христианин и кто мнимый. Христиане в смысле собственном охотно снимали с себя пояс, соглашаясь лучше претерпеть все, чем отречься от Христа» . Чистка армии от христиан при нем, однако, далеко не была доведена до конца, вероятно, потому, что в противном случае армия осталась бы обезглавленной и сильно поредевшей.
Еще одной административной мерой против христиан был изданный 17 июня 362 года эдикт, запретивший христианам преподавать риторику и грамматику. Эту акцию находил несправедливой и такой поклонник Юлиана, как Аммиан Марцеллин. «Изданные им указы… – писал он, – были вообще хороши, за исключением немногих. Так, например, было жестоко то, что он запретил преподавательскую деятельность исповедовавшим христианскую религию риторам и грамматикам, если они не перейдут к почитанию богов» . Предлог к дискриминации Юлиан находил в том, что, как он писал, «правильное преподавание заключается не в складной речи и красивых словах, а в том, чтобы учитель обладал здравым расположением мыслей и имел верные понятия о добре и зле, о благородных и постыдных вещах… Разве, по воззрениям Гомера, Гесиода, Демосфена, Геродота, Фукидида, Исократа и Лисия, боги не являются творцами всякого знания? Разве они не считали себя жрецами: одни – Гермеса, другие – муз? Я находил бы нелепым, чтобы те, которые объясняют указанных писателей, позволяли себе отвергать чтимых ими богов. Я не требую, чтобы они переменили свои воззрения перед слушателями, но предоставляю на их свободный выбор: или не преподавать то, что не считают серьезным, или, если желают продолжить преподавание, должны, прежде всего, собственным примером убедить слушателей, что Гомер, Гесиод и другие, которых они толкуют и которых обвиняют в нечестии и заблуждении по отношению к богам, на самом деле не таковы» . По словам Орозия, «почти все те, кого касались предписания эдикта, предпочитали покидать службу, нежели оставлять веру» . Оставлявшим преподавание риторам Юлиан предлагал идти в церкви галилеян «объяснять Матфея и Луку» .
Своеобразной акций, нацеленной на причинение вреда ненавистной ему Церкви, была та, за которую его трудно укорять в попрании справедливости. В самом начале своего правления Юлиан даровал амнистию всем осужденным по обвинениям в церковных преступлениях. Ею воспользовались как православные никейцы, так и крайние ариане, вроде Аэция, одинаково преследовавшиеся при Констанции. Аэций, в прошлом учитель Юлиана, был, пожалуй, единственным вернувшимся из ссылки «галилеянином», которого император приблизил к себе. Юлиан вернул епископов из изгнания вовсе не ради справедливости или по гуманным соображениям, а чтобы и таким образом нанести урон Церкви. Об этом откровенно пишет почитатель и единомышленник Юлиана Марцеллин: «Он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая тем на себя опасности, отправлял свою религию. Он выставлял этот пункт с тем большей настойчивостью в расчете, что, когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях» .
Эдикт об амнистии христиан был опубликован в Александрии 9 февраля 362 года, и уже 21 февраля святитель Афанасий вернулся из укрытия в свой город. Кафедра его к тому времени была уже освобождена от ее захватчика Георгия. Ненавидевшие его местные язычники учинили над ним расправу сразу после того, как узнали о смерти покровительствовавшего ему Констанция. Убийству Георгия предшествовала казнь дукса Египта Артемия и еще нескольких высокопоставленных местных чиновников и офицеров. Арианин Георгий, по словам Марцеллина, неоднократно «уязвлял» александрийцев «своим змеиным жалом. Сын шерстобитного мастера из киликийского города Епифании, он возвысился на горе многим… и был назначен епископом Александрии, города, который нередко без повода со стороны и без достаточных оснований приходит в бурное волнение… Для этих горячих голов Георгий сам по себе явился сильным возбудительным средством. Перед Констанцием… он оговаривал многих, будто они не повинуются его приказаниям, и, забыв о своем призвании, которое повелевает ему только кротость и справедливость, он опустился до смертоносной дерзости доносчика… К этим злым делам он прибавил еще одно… Когда он… с большой, по обычаю, свитой проходил мимо великолепного храма Гения, то… воскликнул: “Долго ли будет еще стоять эта гробница?” Эти слова поразили многих как удар грома. Стали бояться, как бы Георгий не предал разрушению и этот храм… И вот когда неожиданно пришло радостное известие о смерти Артемия, вся чернь в возбуждении… устремилась с ужасным криком в дом Георгия. Его вытащили, подвергли всякого рода истязаниям, волокли по земле и до смерти затоптали ногами. Вместе с ним были убиты начальник монетного двора Драконтий и некто Диодор, имевший звание комита, – их волокли по улицам, связав ноги веревками… Бесчеловечная толпа возложила растерзанные трупы убитых на верблюдов, отвезла их на берег моря и, предав немедленно огню, бросила в море пепел… Когда этих несчастных вели на страшную казнь, их могли бы защитить христиане, если бы ненависть к Георгию не была всеобщей» .
Александрийские христиане с ликованием встретили своего предстоятеля Афанасия. Ближе ознакомившись с положением церковных дел в Александрии, он созвал в августе 362 года собор, в котором приняли участие 22 епископа: помимо старых никейцев, это были также единомышленники Василия Анкирского – сторонники учения о подобии Сына Отцу по сущности. На соборе решался вопрос о присоединении к кафолической Церкви бывших ариан. Принято было решение о том, что условием евхаристического общения с ними должно стать исповедание ими Никейского символа и анафематствование тех, которые признают Духа Святого творением. На соборе было выявлено, что древние учили о божестве Духа одинаково с божеством Сына, и правильность этого учения собор подтвердил в противоположность как крайним арианам, отрицавшим божество Духа, равно как и божество Сына, так и умеренным арианам, которые отвергали полноту божества в Сыне и в Святом Духе. Анафема Александрийского собора нацелена была и против так называемых пневматомахов, или духоборов, среди которых особым авторитетом пользовался в ту пору Евстафий Севастийский. Признавая полноту божества в Сыне, пневматомахи приписывали Святому Духу тварную природу.
Александрийский собор констатировал зарождение новой, уже христологической ереси, связанной с именем епископа Лаодикийского Аполлинария, который превратно учил о воплощении, отрицая присутствие во Христе человеческого ума, или духа, считая, что он замещен в Нем Божественным Логосом. Собор противопоставил этой ереси учение о том, что в воплощении Сын Божий принял не только человеческое тело, но и разумную душу.
Самой болезненной проблемой, стоявшей перед отцами Александрийского собора, было разделение между двумя православными общинами в Антиохии. После низложения с Антиохийской кафедры святого Евстафия в 330 году там сложилась малочисленная община, верная своему изгнанному епископу. В течение десятилетий она находилась под управлением пресвитеров. Ко времени Александрийского собора во главе антиохийских «евстафиан» стоял пресвитер Павлин. После удаления из Антиохии в 361 году святого Мелетия, в юрисдикции которого было большинство местных христиан – как тяготевших к Православию омиусиан, так и умеренных ариан, – среди них произошло разделение: ариане признали своим епископом поставленного вместо святого Мелетия Евзоия, а никейцы и сблизившиеся с ними омиусиане составили отдельную общину, собиравшуюся на богослужение в так называемой церкви «старого города». Казалось бы, евстафиане и очистившиеся от арианского балласта мелетиане в этих условиях должны были установить евхаристическое общение и соединиться в единую общину, но этого не произошло. По словам В.В. Болотова, «евстафиане не хотели признать Мелетия, как запятнавшего себя общением с арианами, законным преемником Евстафия и своим епископом и вообще к мелетианам относились сухо, с гордостью лиц, никогда не имевших общения с арианами. Нашелся и догматический предлог для этого разделения. Евстафиане говорили об одной “ипостасис” в Боге и тем навлекали на себя подозрение в савеллианстве. Мелетиане признавали в Боге три “ипостасис”, и евстафиане, не различавшие “ипостасис” от “усиа”, усматривали в этом остаток арианской закваски в последователях Мелетия» . Это расхождение в богословской терминологии стало одним из предметов богословствования Александрийского собора. Святитель Афанасий, ранее также отождествлявший термины «ипостась» и «усиа» и потому избегавший формулы о «трех ипостасях», на Александрийском соборе нашел вполне приемлемым употребление этой формулы при условии признания Никейского символа, закрывавшего лазейку для арианской интерпретации тринитарной терминологии. И эта его позиция была одобрена собором.
Для примирения двух православных общин в Антиохию собором была направлена делегация во главе с западным епископом Евсевием Веркельским, которому предстояло возвращение из ссылки на родину, в Италию. Между тем Евсевия с его делегацией опередил еще один западный епископ, Люцифер Каралльский, по характеристике В.В. Болотова, «пылкий ревнитель, смелый в действиях и голова не из светлых» . Он «усмотрел в “трис ипостасис” мелетиан, которые для него были, понятно, tres substantiae, след арианства, стал решительно на сторону евстафиан и Павлина рукоположил во епископа» . После того как во главе евстафианской общины встал епископ, они уже решительно не хотели объединяться с мелетианами, но и мелетиане не были готовы пожертвовать Мелетием ради соединения с относительно малочисленной общиной, продолжавшей подозревать их в криптоарианстве. Миссия Евсевия Веркельского оказалась не выполненной. Хотя Павлин подписал томос Александрийского собора, но примирения не состоялось. Сам же виновник срыва предполагавшегося воссоединения двух православных общин Антиохии, Люцифер, ознакомившись с решениями Александрийского собора, нашел их неприемлемыми, усмотрел в них отход от богословия Никейского собора, и впоследствии вокруг него сложилось схизматическая община люцифериан.
Между тем Афанасий Великий, вернувшись к своей пастве, приводил в порядок расстроенные дела своей Церкви. Христиане Александрии и всего Египта сплотились вокруг него. Пламенно проповедуя Христа и Его учение, святитель умел зажечь сердца не только уже обратившихся, но и бывших язычников. Когда до Юлиана дошли сведения о миссионерском успехе Афанасия, он пришел в негодование. Особое раздражение у него вызвало крещение нескольких знатных женщин. Император заявил тогда, что христианские епископы, и в том числе Афанасий, изгнанные при его предшественнике Констанции, неправильно поняли его эдикт, позволявший им вернуться из ссылки. Эдикт, утверждал он, не предусматривал возвращения их на кафедры, с которых ранее они были удалены. По словам Феодорита Кирского, Юлиан повелел не только изгнать Афанасия из Александрии, но и умертвить его. «Между тем как христиане были в страхе, Афанасий, говорят, предсказал, что эта буря скоро утихнет, и называл ее быстро разрешающеюся тучею. Впрочем, узнав, что посланные прибыли, он оставил город и, нашедши судно на берегу реки, отплыл в Фиваиду» . На этот раз Афанасий провел в своем кафедральном городе восемь месяцев, оставив его 24 октября 362 года.
Юлиан не запрещал христианам исповедовать свою религию и не подвергал их репрессиям за саму веру, но убийства христиан, совершавшиеся языческой чернью, оставались безнаказанными, и в этом смысле можно считать, что при нем возобновились гонения на Церковь. Особенно много христианской крови пролито было в палестинском городе Газе. Местных христиан Евсевия, Нестава и Зенона схватили, подвергли избиениям и посадили в темницу по обвинению в том, что в предшествующее правление они разоряли языческие храмы. Собралась толпа язычников, раздались подстрекательства к убийству галилеян, и, как пишет Созомен, «убеждая друг друга – что обыкновенно бывает при возмущении черни, – они побежали в темницу и, выведши оттуда помянутых мужей, умертвили их жесточайшим образом: влачили то навзничь, то лицом книзу и ударяли о землю, а кому вздумалось, били – кто камнями, кто палками, кто чем случилось… Женщины выходили из-за станов и кололи их веретенами, а харчевники на площади то схватывали с очагов котлы горячей воды и выливали ее на мучеников, то пронзали их вертелами… Растерзав… их и разбив им головы… они вывезли их за город, куда обыкновенно бросают трупы околелых бессловесных животных, и, разведши огонь, сожгли тела их, а оставшиеся и не истребленные огнем кости перемешали с разбросанными там костями верблюдов и ослов» . Но ночью одна христианка собрала кости мучеников и передала их на хранение родственнику одного из пострадавших, Зенону, впоследствии ставшему епископом и положившему эти мощи под алтарем храма.Совершив избиение христиан, жители Газы опасались подвергнуться за свое самоуправство наказанию. Но они напрасно опасались возмездия за преступление. Юлиан обратился к газейцам с письмом, в котором обвинил начальника провинции за то, что тот «некоторых газейцев, признанных за зачинщиков возмущения и убийств… взял и держал в цепях как людей, долженствовавших получить наказание по законам. Стоило ли брать их под стражу, говорил он, что они не многим галилеянам отмстили за многие оскорбления, причиненные и им самим, и богам их?»
В той же Газе и в соседнем Аскалоне толпа возбужденных язычников учинила избиение христианских священников и дев, давших обет безбрачия, после чего их тела были рассечены, их начинили ячменем и отдали на съедение свиньям. В финикийском Гелиополе фанатичный язычник вырвал кусок печени у диакона Кирилла и грыз его зубами.
Во фригийском городе Мире христиане Македоний, Феодул и Тациан ночью прокрались в языческий храм, в котором возобновились моления и жертвоприношения, и разрушили находившиеся там статуи богов. В возмездие за случившееся правитель города Амахий собирался предать смерти жителей Мира по жребию, и тогда разорители статуй, чтобы казням не подверглись невиновные люди, выдали себя в распоряжение градоначальника, а тот предложил им в возмещение совершенного преступления принести жертву богам. Христиане отказались сделать это, и тогда, как пишет Сократ, «подвергнув их всякого рода мучениям, правитель приказал наконец положить их на железные решетки, подложить под них огонь и таким образом замучить. Они же и при этом показали величайшее мужество, говоря правителю: “Если ты, Амахий, хочешь попробовать жареного мяса, то повороти нас на другой бок, чтобы для твоего вкуса мы не показались полуизжаренными”» .
От епископа Арефузского Марка местные власти потребовали восстановить разрушенный по его указанию при Констанции языческий храм, и, когда тот отказался сделать это, его схватили, обнажили и, намазав тело медом, выставили на солнце и для укусов кровососущих насекомых, но он остался невредим, и это обстоятельство устрашило толпу, так что издевательство было прекращено. Этот случай дал повод языческому писателю Либанию обратиться к Юлиану с ходатайством за христиан, ставших жертвами мстительных страстей черни.
Христианские кладбища подвергались разорению, а останки христиан и мощи святых – поруганию. «Были попытки уничтожить открытые мощи Иоанна Крестителя в Севастии… Череп одного замученного христианского епископа язычники привесили вместо лампады» .
Несмотря на свою показную снисходительность к «галилеянам», Юлиан Отступник не стеснялся прибегать к жестоким насмешкам над ними. «Однажды, – пишет В.В. Болотов, – проезжая мимо пещеры подвижника Дометия, он обратил внимание на собравшуюся около пещеры толпу христиан и, желая поиздеваться над ними, обратился к Дометию с такими словами: “Если ты желаешь спасаться, то для чего собираешь народ? Проводи жизнь уединенную”, – и приказал заложить пещеру камнями. Подвижник, таким образом, был заживо погребен в ней» . По приказу императора продукты, продававшиеся на рынках Константинополя, окроплялись жертвенной кровью. Изготовленный по указанию святого Константина лабарум, представлявший крест и монограмму Спасителя, а также его изображения на воинских знаменах Юлиан велел уничтожить, заменив их древними орлами.
Христиане, веру которых Юлиан подвергал поношениям, встречаясь с ним, в иных случаях не скрывали своего к нему отношения. Сократ рассказал о том, как однажды привели к нему престарелого и слепого епископа Халкидонского Мариса, который, впрочем, был одним из видных ариан и противником святого Афанасия. Когда император приносил жертву в константинопольском храме Фортуны, Марис всенародно «высказал ему много оскорбительного, называл его нечестивым, отступником и безбожником, а тот, воздавая обидой за обиду, именовал его слепым и прибавил: “Сам Бог твой Галилеянин не исцелит тебя”… На это Марис смело отвечал царю: “Благодарю Бога, что Он лишил меня зрения и не дал видеть лица того, кто впал в такое нечестие”» .
Из вражды к христианам Юлиан намеревался восстановить Храм в Иерусалиме, но этот его проект был пресечен действием силы Божией. Язычник Марцеллин так писал об этом событии: Юлиан, «желая оставить для будущих веков память о своем правлении великими сооружениями, задумал восстановить славный некогда иерусалимский Храм, не жалея для этого никаких расходов… Спешное исполнение этого предприятия Юлиан поручил антиохийцу Алипию, который был до того вице-префектом Британии. Алипий усердно принялся за дело; правитель провинции… оказывал ему содействие, но страшные клубы пламени, вырывавшиеся близ фундамента, сделали это место недоступным для рабочих, так как их несколько раз обожгло. Так и прекратилось это начинание из-за упорного сопротивления стихии» .
Юлиан догадывался о том, что в своем предприятии по восстановлению эллинизма он сталкивается с противлением неодолимых для него сил, догадывался он и о том, что столь любезный его сердцу паганизм представлял собой труп, оживить который он не властен. Но, отличаясь настойчивостью и упрямством, он продолжал гнуть свою линию. Чтобы вдохнуть жизнь в истлевший сосуд язычества, он пытался влить новое вино в ветхие меха, заимствовав у христианской Церкви некоторые элементы ее организации. «Языческое духовенство он организовал по образцу иерархии христианской Церкви; внутренность языческих храмов, – по словам А.А. Васильева, – была устроена по образцу храмов христианских; было предписано вести в храмах беседы и читать о тайнах эллинской мудрости (сравни христианские проповеди); во время языческой службы было введено пение; от жрецов требовалась безупречная жизнь, поощрялась благотворительность; за несоблюдение религиозных требований грозили отлучением и покаянием» .
Жрецов Юлиан подчинил епископам, подобно тому как епископы стояли во главе христианских Церквей, хотя исконному язычеству этот институт не известен. Назначая на должность епископа некоего Феодора, он писал ему: «Я хочу поручить тебе дело и мне дорогое, и для всех весьма важное, именно – главное начальство по всем религиозным учреждениям в Азии, епископскую власть над жрецами в каждом городе и право суда над ними» . Давая наставление Феодору, Юлиан стремится внушить ему чувства и мысли, заимствованные у христиан и чуждые подлинному этосу «эллинизма»: «Первое качество, какое требуется в этом положении, это мягкость, доброта и человеколюбие», – правда, лишь – и это звучит уже совсем не по-христиански – «к достойным». С горечью он сетует в этом письме на религиозное равнодушие язычников: «Видя господствующую у нас холодность по отношению к религии, я глубоко страдал при размышлении об этом. В то время как приверженцы ложных учений оказываются так ревностными, что готовы пожертвовать за свою веру жизнью, выносить всякую нужду и голод… мы же оказываем такую холодность к богам, что совсем забыли отеческие законы» .
Среди поставленных Юлианом жрецов были и подобные ему отступники. С одним из них, Пигасием, занимавшим ранее Троадскую церковную кафедру, Юлиан познакомился еще при Констанции, когда, находясь в пути, остановился в Троаде. В одном из своих писем он пишет: «Епископ встретил меня и, когда я пожелал осмотреть памятники города… – а это был у меня предлог для посещения священных храмов – предложил себя в проводники и повел меня повсюду… Там есть святилище Гектора, где стояла медная статуя в маленьком храме, при нем под открытым небом стояло изображение великого Ахилла… Заметив, что жертвенники еще хранят следы жертвоприношений и что статуя Гектора обильно полита благовониями, я обращаюсь к Пигасию с вопросом: “Что это? Разве троянцы приносят жертвы?” “Что же дурного, – ответил он, – если они почитают хорошего человека и своего согражданина, как и мы кланяемся своим мученикам” ”Пойдем, – сказал я, – к святилищу Афины Троянской”. Он очень охотно повел меня и открыл храм и, как бы рисуясь, с полным вниманием показал мне сохранившиеся статуи, причем не позволил себе ничего такого, что обычно делают в таких случаях эти нечестивцы: не делал знамения на нечестивом челе и не шептал про себя, как они. Ибо высшая степень богословствования у них заключается в этих двух вещах: шипеть против демонов и делать на челе крестное знамение… Я слышал… что тайно он воздавал поклонение солнцу… По моему мнению, не его только, но и других, переходящих к нам, следует принимать с честью, дабы они охотней следовали нашим призывам» .
Но Юлиан напрасно рассчитывал, что успеху его замысла послужат лукавые перебежчики вроде Пигасия. Есть основания предполагать, что он, не признаваясь в этом не только перед друзьями и корреспондентами, но, может быть, и самому себе, скоро после начала своего безнадежного эксперимента осознал себя банкротом. Задуманный им поход против персов, который он предпринял как будто бы из честолюбивой мечты повторить подвиг Александра Македонского, в тайниках души продиктован был стремлением к смерти. 5 марта он двинулся во главе армии из Антиохии на восток, возобновив войну, начатую Констанцием и прерванную им, когда Юлиан выступил как узурпатор. Маршрут похода проходил через Берою (современный Алеппо), в которой он на акрополе принес в жертву Зевсу белого быка, затем через Иерополис. Когда войска приблизились к Евфрату, к ним присоединились отряды арабских шейхов.
Далее армия двинулась вниз по течению Евфрата; южнее современного Багдада, где Евфрат максимально сближается с Тигром, войска преодолели разделявшее их расстояние и вышли на правый берег Тигра. Впереди высились стены персидской столицы Ктесифона. Вступив в персидские владения, римляне одержали ряд побед в стычках с противником, захватили города и крепости, взяли в плен тысячи вражеских солдат. Отступая, персы поджигали поля с поспевшей пшеницей, надеясь изнурить армию противника голодом. Подвоз продовольствия организован был плохо. Особую тревогу вызывало отсутствие вспомогательных сил, которые должен был привести армянский царь Арсак. В войсках нарастало беспокойство. «Чтобы уменьшить тревогу солдат, император, – по словам Марцеллина, – приказал вывести нескольких пленных, которые были, как и вообще все персы, тонкого сложения, да к тому же исхудали, и, оглядывая своих, сказал: “Смотрите, вы, которых делает мужами отважный дух, на безобразных и грязных козлов, которые, как мы узнали на этот раз на деле, обращаются в бегство, бросив оружие прежде, чем дело доходит до рукопашного боя”. После этих слов пленные были уведены, и он провел военный совет о положении дел» .
Мысль об осаде Ктесифона решено было оставить. Совет обдумывал маршрут отступления. Возвращаться тем путем, каким армия пришла в Месопотамию, было безрассудно, поскольку на пути ее следования был уничтожен хлеб и подножный корм, к тому же из-за летнего таяния снега «уровень воды в реках поднялся, и они вышли из берегов. К трудностям общего положения присоединилось и то, что в тех местах в жаркое время года все кишит роями мух и комаров, которые закрывают свет солнца днем и блистание звезд ночью» . 16 июня Юлиан приказал начать отступление. Персидские полчища преследовали противника, двигавшегося вверх по течению Тигра, терзая частыми нападениями его арьергард, уничтожая отстававших воинов. Хотя в ряде стычек персы терпели поражение, они сохранили основные силы и продолжали преследовать отступающую армию.
26 июня, узнав об очередном нападении на свой арьергард, Юлиан поспешил на его выручку с небольшим отрядом телохранителей, второпях забыв надеть панцирь. Пока он наводил порядок в задних рядах, тяжелая конница персов ударила по находившимся в центре боевых порядков римским центуриям. В бой введены были слоны, самый вид и непривычный запах которых действовал на римлян устрашающе. Узнав о происходящем, император бросился в гущу сражения. Телохранители отстали от него и только кричали, чтобы он держался в стороне от толпы своих отступающих солдат, и тут, как пишет Аммиан Марцеллин, «неизвестно откуда внезапно ударило его кавалерийское копье, рассекло кожу на руке, пробило ребра и застряло в нижней части печени. Пытаясь вырвать его правой рукой, он почувствовал, что разрезал себе острым с обеих сторон лезвием жилы пальцев, и упал с лошади» .
Созомен, рассказывая о смерти Юлиана Отступника, писал, что он, «приготовляясь к войне с персами, грозился, что после этой войны худо будет от него Церквям, и с насмешкою говорил, что тогда не защитить их Сыну Тектонову… Получив удар, он… отчасти понял, откуда было поражение, и не совсем не разумел причину своего бедствия. Говорят, что когда рана была нанесена, он собрал с нее кровь и, как бы смотря на явившегося себе Христа и обвиняя Его в убиении себя, бросил ее на воздух» . По словам блаженного Феодорита, Юлиан при этом сказал: «Ты победил, Галилеянин!»
Абрам Борисович Ранович.
АНТИЧНЫЕ КРИТИКИ ХРИСТИАНСТВА.
ИМПЕРАТОРА ЮЛИАНА ПРОТИВ ХРИСТИАН.
КНИГА ПЕРВАЯ.
Мне кажется правильным изложить перед всеми людьми те доводы, которые убедили меня, что коварное учение галилеян - вымысел людей, злостно придуманный. Не заключая в себе ничего божественного, используя склонную к вымыслам детскую, неразумную часть души, оно придало чудесным выдумкам видимость истины.
Вознамерившись дать разбор всех догматов, которым у них учат, я хочу предварительно сказать, что читатели, если они пожелают возразить мне, должны, как в суде, не выдвигать никаких посторонних вопросов и не выступать с своей стороны с обвинениями, прежде чем не оправдаются в возводимых на них обвинениях. Ибо так они сумеют лучше и вернее отстоять свое дело, если захотят вчинить иск нам, но не должны выдвигать встречных исков, защищаясь против возбуждаемых нами претензий.
Необходимо вкратце выяснить, откуда и как явилось у нас понятие о боге, затем сопоставить то, что говорят о божественном эллины и евреи, а после этого снова спросить этих “ни эллинов, ни евреев”, принадлежащих к галилейскому толку, по какой причине они предпочли нашему учению свое и, кроме того, почему они и тому учению (иудаизму) не остаются верными, а отказались от него и пошли по собственному пути. Признав, что ничего хорошего и ничего серьезного нет ни у нас, эллинов, ни в воспринятом от Моисея учении евреев, они от тех и других усвоили (лишь) то, что пристало к этим народам, как какие-то керы. Керы в греческой мифологии - женские демоны, воплощение судьбы человека; керы приставлены к человеку с момента его рождения и неотступно следуют за ним до самой смерти, которую они сами и предопределяют. От евреев они усвоили нечестивость, вытекающую из легкомыслия, от нас - дурной и пустой образ жизни, вытекающий из нашей лености и вульгарности, и это им угодно было назвать высшим благочестием.
Что понятие о боге у человека не приобретено учением, а присуще ему по природе, доказывается тем, что у всех людей и в частности и в общественной жизни, у каждого человека и у каждого народа существует тяга к божественному. Все мы без всякой подготовки верим во что-то божественное, хотя не всякому легко ясно его познать, а знающему невозможно всем разъяснить... Наряду с этим общим для всех людей понятием есть еще одно: мы все как-то стихийно до такой степени привязаны к небу и к являющимся на нем богам, что, если даже кто-нибудь почитает другого бога помимо этих, он обязательно отводит ему жилище на небе; он не удаляет его с земли, но, посадив царя вселенной как бы на самое почетное место в мире, думает, что тот сверху взирает на земные дела. Надо ли в этом случае призвать в свидетели эллинов и евреев? Нет никого, кто не простирал бы руки к небу, когда молится или клянется богом либо богами; вообще, когда у человека является мысль о божественном, он устремляется к небу. И это вполне естественно. Веруя, что небесное нисколько не умаляется, не уклоняется и не подвергается ни одному из испытаний, присущих неупорядоченному (земному миру), но что движение его гармонично, порядок - стройный, что строго определен свет луны, что восход и заход солнца установлен в раз навсегда установленные сроки,- люди, естественно, подумали, что небо - бог и трон божий. В самом деле, к небу ничего не прибавляется и от него ничего не отнимается, оно не подлежит изменениям от перемены или перемещения; оно поэтому не знает ни гибели, ни рождения; будучи по природе бессмертным и нетленным, оно чисто от какого-либо пятна. Будучи, как мы видим, вечным и вечно движущимся, оно либо заключает в себе лучшую и более божественную нашу душу - так же, по-моему, как наше тело заключает в себе нашу душу - и потому носится по кругу вокруг великого творца; либо, получив движение от самого бога, оно вращается по беспредельному кругу в непрерывном и вечном движении.
Эллины выдумали насчет богов неправдоподобные, чудовищные мифы. Они говорили, что Кронос пожрал своих детей и затем изрыгнул их обратно; они рассказывают о кровосмесительных браках: Зевс сочетался с матерью и, родив от нее детей, женился на собственной дочери, вернее, даже не женился, а просто, сочетавшись с ней, передал ее другому. Далее - миф о том, как был растерзан Дионис и как затем его члены вновь были склеены. Об этом рассказывают греческие мифы. Сопоставь с этим учение иудеев о саде, который бог насадил, о сотворении Адама, а затем о создании для него жены. Бог у них говорит: “Нехорошо быть человеку одному, создадим ему помощника, соответственного ему”; а она вообще оказалась ему вовсе не помощницей, а явилась причиной, что и он, и она сама были выброшены из рая. Это, конечно, совершенно нелепо. Разве мыслимо, чтобы бог не знал, что создаваемая им помощница послужит получившему ее не во благо, а во зло? А змей на каком таком языке беседовал с Евой? Неужели на человеческом? Чем подобные вещи отличаются от выдуманных эллинами мифов? А то, что бог запретил созданным им людям познание добра и зла, разве это не верх нелепости? Ведь что может быть глупее, чем не уметь различать добро и зло? Ведь такой человек, очевидно, не будет избегать дурного и стремиться к хорошему. А главное - бог запретил человеку пользоваться рассудком; ведь, что различение добра и зла - дело рассудка, ясно и дураку. Таким образом, змей скорее благодетель, чем губитель рода человеческого. Вдобавок бога надо признать завистливым; в самом деле, когда он увидел, что человек обрел рассудок, то, чтоб он не вкусил, как говорит бог, от древа жизни, он изгнал его из рая, так-таки прямо заявив: “Вот Адам стал, как один из нас, зная добро и зло; а теперь, может быть, он прострет руку и возьмет также от древа жизни и вкусит и станет жить вечно”. (И выслал его господь бог из сада Эдемского.) Итак, все это, насколько я понимаю, если только оно не заключает в себе тайного смысла, полно жестокой хулы против бога. Незнание, что та, которая была создана как помощница, станет причиной падения, запрещение познать добро и зло - а ведь только к этому подобает стремиться уму человеческому - и к тому же еще ревнивая боязнь, чтобы человек, вкусив от древа жизни, не превратился в бессмертного,- в этом слишком много завистливости и ревности.
Если сравнить представления, которые все считают истинными, и те предания, которые мы имели искони от отцов, то наша мифология не знает специального творца этого мира. О богах, которые были до сотворения мира, Моисей вообще ничего не говорит, и даже о существе ангелов он ничего не решился сказать; он во многих местах часто говорит, что они славят бога, но рождены ли они от него, не созданы ли они одним богом, а приставлены славить другого или как-нибудь иначе - ничего не указано. Он рассказывает о том, как устроены были небо и земля и все, что на земле: одни вещи, по его словам, созданы по приказанию бога, как свет и твердь; другие бог сотворил, как небо, землю, солнце, луну; третьи существовали раньше, но были скрыты, пока он их не разделил, как, насколько я помню, вода и суша. При этом Моисей ничего не решился сказать о происхождении или сотворении духа; он только говорит: “И дух божий носился над поверхностью воды”; а изначален ли он или рожден - этого он не разъясняет нисколько.
Здесь, если хотите, сопоставим с этим высказывание Платона. Посмотрим, что он говорит о творце и какие приписывает ему слова при творении мира, и, таким образом, сравним между собой космогонию Платона и Моисея. Таким образом, станет ясно, что лучше и более достоин бога - “идолопоклонник” Платон или тот, о ком в писании сказано, что “лицом к лицу господь говорил с ним”. Чис., 12:8.
“Вначале сотворил бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над поверхностью бездны, и дух божий носился над поверхностью воды. И сказал бог: “Да будет свет”, и стал свет. И увидел бог свет, что хорош. И отделил бог свет от тьмы. И назвал бог свет днем, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро, день один. И сказал бог: “Да будет твердь посреди воды”. И назвал бог твердь небом. И сказал бог: “Да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да появится суша”; и стало так. И сказал бог: “Да произрастит земля зелень, траву и дерево плодовитое”. И сказал бог: “Да будут светила на тверди небесной, чтобы светить на землю”. И поставил их бог на тверди небесной, чтобы управлять днем и ночью”.
При этом Моисей не говорит, что бездна, тьма и вода созданы богом. А ведь раз он говорит о свете, что он явился по приказу бога, то следовало как-нибудь сказать и о тьме, и о бездне, и о воде. А он ничего вообще об их происхождении не говорит, хотя часто их упоминает. К тому же он не упоминает ни о происхождении, ни о сотворении ангелов, ни о том, каким образом они были обольщены, а говорит только о материальном, касающемся неба и земли; таким образом, согласно Моисею, бестелесного бог ничего не создал, а лишь упорядочил существовавшую до того материю. Ведь слова “земля же была безводна и пуста” означают не что иное, как то, что жидкое и твердое вещество у него - материя, а бога он выводит лишь как организатора ее.
А вот послушай, что говорит о мире Платон. “Действительно, все небо, или космос - назовем это и иначе, как это покажется приемлемее,- существовали всегда, не имея никакого начала, или же возникли, имели некое начало? Мир имеет начало. Ибо он доступен зрению и осязанию и обладает телесностью. А все такое - нечто чувственное; чувственное же, воспринимаемое рассудком и ощущением, возникает и является смертным... Итак, по правильному рассуждению надо признать этот мир живым существом, одушевленным и разумным, которое в самом деле родилось по промыслу божьему”.
Сопоставим только одну деталь: какую речь произносит бог у Моисея и какую у Платона.
“И сказал бог: “Создадим человека по образу нашему и подобию нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими и над птицами небесными, и над скотом, и над всей землей, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил бог человека, по образу бога сотворил его; мужчиной и женщиной сотворил он их и сказал им: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всеми животными, и над всей землей”.
Послушай теперь речь, которую Платон приписывает творцу вселенной:
“Боги богов, все то, чему я творец и отец, будет неразрушимо, такова моя воля. В сущности, все связанное разрушимо, но то, что прекрасно, гармонично слажено и хорошо организовано, было бы грешно хотеть разрушить. Поэтому, поскольку вы созданы, вы не обладаете бессмертием и полной неразрушимостью, однако вы не погибнете и не получите смерти в удел, так как моя воля еще выше тех оков и сильнее тех свойств, которыми вы были ограничены, когда вы возникли. Теперь вникните в те указания, которые я вам даю. Есть еще три вида смертных, но не рожденных; если бы их не было, небо было бы несовершенным, ибо оно тогда не заключало бы в себе всех видов живых существ. Но, если я их создам и они получат жизнь от меня, они станут равны богам. Поэтому для того, чтобы существовало смертное и чтобы вселенная эта в действительности была всем, займитесь вы в соответствии со своей природой творением живых существ, подражая моей силе, которою я создал вас. При этом, поскольку им полагается иметь нечто от бессмертия, то божественное начало, которое руководит их желанием следовать справедливости и вам, это я посею в них, я доставлю и передам им. А все остальное вы дадите; присоединяя к бессмертному смертное, отделайте и производите живые существа, растите их, давая им пищу, и вновь восстанавливайте гибнущих”.
А чтобы вы не думали, что это - фантазия, я вам разъясню это. Платон называет богами видимые солнце, луну, звезды и небо, но они - подобия невидимых. Видимое нашими глазами солнце - подобие умопостигаемого и невидимого; опять-таки являющаяся нашим глазам луна и каждое из светил - подобия умопостигаемых. Вот этих-то умопостигаемых, невидимых богов, находящихся в них и с ними и рожденных самим творцом и от него происшедших, Платон знает. Правильно поэтому творец у него говорит: “боги, то есть невидимые, богов” - очевидно, видимых. Общий творец их - тот, кто устроил небо, землю, море и звезды и породил их прообразы в умопостигаемом мире. Итак, смотри, как мудро и дальнейшее рассуждение Платона. “Есть еще,- говорит он,- три вида смертных” - очевидно, люди, животные и растения; ибо для каждого из видов установлены свои законы. “Если бы,- говорит,- любой из них произошел от меня, то безусловно необходимо, чтобы он был бессмертен”. Ведь и для умопостигаемых богов и для видимого мира причиной их бессмертия служит то, что они рождены творцом. “Ведь то, что есть бессмертного,- говорит он,- по необходимости дано им от творца” - речь идет о разумной душе,- “остальное же, смертное, присоедините к бессмертному вы”. Таким образом, ясно, что боги-творцы, восприняв творческую силу от отца своего, породили на земле то смертное, что есть в животных. В самом деле, если бы не должно было быть никакой разницы между небом и человеком и даже, клянусь Зевсом, между небом и пресмыкающимися или плавающими в море рыбами, тогда и творец должен был бы быть у них один: но раз есть большая разница между бессмертным и смертным, которая не становится ни больше, ни меньше, то причина должна быть у одного одна, у другого - другая.
Итак, поскольку Моисей, очевидно, не разобрал всего относящегося к подобающему творцу этого мира, сопоставим между собой мнение евреев и наших предков насчет наций.
Моисей говорит, что создатель мира избрал еврейский народ, заботится только о нем, только о нем думает, ему одному отдал свою заботу; об остальных же народах он и не вспоминает, как бы они ни жили и каким богам ни поклонялись; можно разве только допустить, что он позволил им пользоваться солнцем и луной. Но об этом ниже.
Пока я покажу, что и он сам (Моисей) называет его богом только Израиля и Иудеи, а евреев - избранниками, то же говорят бывшие после него пророки, и Иисус Назорей, и даже превзошедший всех когда-либо и где-либо живших шарлатанов и обманщиков Павел. Послушаем их речи и прежде всего Моисея: “И сказал фараону: Израиль первенец мой. Я сказал тебе: отпусти народ мой, чтобы он совершил мне служение. Ты же не захотел отпустить его”. Исх., 4:23; цитаты из Библии всюду даны Юлианом неточно, но по смыслу верно. И несколько дальше: “И говорит ему: бог евреев явился к нам. Мы хотели бы пойти в пустыню на три дня пути, чтобы принести жертву господу богу нашему”. И ниже опять в таком роде: “Господь бог евреев послал меня к тебе сказать: отпусти народ мой, чтобы он совершил мне служение в пустыне”... Исх., 5:3; 7:16. Здесь в дошедших до нас фрагментах пропуск; отсутствует изложение высказывании пророков и Иисуса об избранности еврейского народа. А что бог с самого начала заботился только о евреях и что это был его излюбленный участок, говорят не только Моисей и Иисус, но, очевидно, и Павел. Как полипы в соответствии со скалами меняют окраску, так он в зависимости от случая меняет свое учение о боге; то он настаивает на том, что только иудеи - удел бога, то он, убеждая эллинов присоединиться к нему, говорит: “Бог есть не только бог иудеев, но и язычников; конечно, и язычников”. Рим., 3:39. Уместно поэтому спросить Павла: если то был бог не только евреев, но и язычников, чего ради он послал евреям обильную пророческую благодать, и Моисея, и помазание, и пророков, и закон, и чудеса, и чудесные мифы? Ты слышишь, как они кричат: “Хлеб ангелов ел человек”. Пс., 78:25. Под конец он и Иисуса к ним послал, а к нам - ни пророка, ни помазания, ни учителя, ни вестника предстоящей попозже и нам некогда милости от него. Итак, в течение десятков тысяч или, если вам угодно, тысяч лет он не обращал внимания, что все люди, пребывая в таком невежестве, поклоняются, как вы выражаетесь, идолам, все от востока до запада и от севера до юга, за исключением небольшого племени, живущего даже еще неполных 2000 лет в уголке Палестины. Если он бог всех нас и творец всего, почему он на нас не обращал внимания? Приходится поэтому думать, что бог евреев в действительности не творец всего мира и не властвует над вселенной, но что он ограничен, как я говорил, и властью он, надо полагать, обладает ограниченной, наряду с прочими богами. И после этого мы еще будем прислушиваться к вам, что бога вселенной вы или кто-то из вашего корня вообразил себе до тонкости? Разве все это частности? “Бог ревнив!” А почему он ревнует и взыскивает с детей за грехи отцов? А теперь посмотрите опять-таки, что у нас говорят об этом? Наши говорят, что творец - общий отец и владыка всего, и прочие народы распределены им между богами народов и городов, и каждый управляет своей долей, как ему свойственно. Но в отце все совершенно и все едино, а частичные божества обладают каждый другой силой: Арес ведает военными делами народов, Афина - военным делом, связанным с мудростью, Гермес - делами, требующими смышлености и предприимчивости, и сообразно с характером того или иного бога управляемые ими народы следуют им. И если опыт не подтверждает наших представлений, мы признаем, что наша теория - выдумка и лишена достоверности, и будем хвалить вашу. Если же, напротив, опыт от века подтверждает то, что мы говорим, а в ваших рассуждениях нигде нет ничего складного, что же вы цепляетесь за свои претензии на преимущество? Пусть мне скажут, почему кельты и германцы храбры, эллины и римляне обычно - обходительны и гуманны, будучи вместе с тем непреклонными и воинственными, египтяне - более смышленый и склонный к искусствам народ, сирийцы невоинственные, изнеженные и вместе с тем умные, горячие, легкомысленные и понятливые люди. Если не видеть никакой причины такого различия между народами и утверждать, что оно скорее дело случая, то как можно в таком случае верить, что провидение управляет миром? Если же кто-нибудь считает, что здесь есть какая-то причина, то пусть, ради самого создателя, скажет и объяснит мне. Насчет законов ясно, что люди создали их в соответствии со своей природой: те, кто впитали в себя больше всего человеколюбия, создали законы общественно полезные и гуманные, а (законы) дикие и бесчеловечные - те, у кого характер упрочился противоположный. Законодатели своими правилами очень мало прибавили к естественным склонностям и обычаям. Ведь скифы не одобрили Анахарсиса, вводившего вакхический культ; а среди западных народов за малыми исключениями ты не найдешь людей, склонных и способных к занятиям философией, геометрией и т. п., хотя уж столько лет как там утвердилась власть римлян; наиболее талантливые из них достигают уменья владеть языком и произносить речи, но ни к каким другим наукам они не причастны. По сообщению Геродота, скифы убили своего мудреца Анахарсиса (VI в. до новой эры), который, побывав в Греции, вздумал завести среди скифов эллинские мистерии. Вот какова устойчивость естественных черт характера. Откуда же у народов различия в нравах и законах?
Моисей приводит совершенно баснословную причину различия в языках. Он говорит, что сыны человеческие, собравшись вместе, захотели построить город, а в нем большую башню; но бог сказал, что надо сойти и смешать их языки. А чтобы не подумали, что я клевещу, прочтем подряд, что сказано в книгах Моисеевых: “И сказали они: ну, посмотрим себе город и башню, а вершина ее до небес; и сделаем себе памятник, чтоб нам не рассеяться по лицу всей земли. И сошел господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. И сказал господь: вот один народ, и один язык у всех; и вот что они начали делать, и теперь не будет для них затруднения ни в чем, что они задумали бы делать. Сойдем же и смешаем там их язык так, чтобы один не понимал другого. И рассеял их господь по лицу всей земли, и они перестали строить город и башню”. Так вот вы хотите, чтобы мы верили подобным вещам, а вы не верите тому, что Гомер говорит об алоадах, что они вознамерились взгромоздить три горы одну на другую, чтобы приступом небо взять. Одиссея. А я говорю, что и это столь же сказочно, как и то. Вы же, признавая первое, на каком основании, ради бога, отвергаете сказание Гомера? А уже о невежестве этих людей, я думаю, и говорить не стоит: если бы даже все люди на всей земле имели один язык и одну речь, они не сумеют построить башню, доходящую до неба, даже если бы они употребили на кирпич всю землю: ибо потребуется бесконечное число кирпичей размером во всю землю, чтобы можно было добраться до орбиты луны. Если допустить, что собрались все люди, что у них один язык, что они превратили всю землю в кирпич и в тесаные камни, то когда бы башня могла достигнуть до неба, если бы даже люди, выстроившись гуськом, вытянули ее тоньше иглы?
И вот, принимая такую явную басню за истину, приписав богу, что он испугался, как бы люди на него не покусились, и ради этого спустился и смешал их языки, вы после этого еще смеете хвалиться, что познали бога!
Возвратимся еще раз к рассказу о том, как бог смешал языки. Моисей приводит причину этого - бог испугался, чтоб люди не предприняли чего-нибудь против него, сделав небо доступным для себя, если будут говорить на одном языке и сумеют столковаться. Но, как произошло дело, он не указывает, а лишь говорит, что бог для этого сошел на землю; очевидно, сверху, не спустившись на землю, он не мог этого сделать. А что касается различия в нравах и обычаях, то ни Моисей и никто другой этого не разъяснил. А ведь различие в национальных обычаях и законах среди людей вообще больше, чем разница в языке. Кто, например, из эллинов скажет, что можно сойтись с сестрой, дочерью или матерью? А у персов это считается дозволенным. Надо ли мне подробно перечислять всех, упоминать о любви к свободе и о непокорности германцев, о том, как смирны и покорны сирийцы, персы, парфяне и вообще все восточные и южные народы, подчиняющиеся деспотической монархии? Но если эти более важные и ценные свойства создаются без божественного провидения, чего же мы напрасно хлопочем и поклоняемся тому, кто ни о чем не промыслит? Имеет ли право на наше уважение тот, кто не печется ни об образе жизни, ни о нравах, ни об обычаях, ни об установлении законного порядка и государственности?
Решительно нет. Вы видите, к какой нелепости приводит это рассуждение. Всем хорошим, что наблюдается у человека, руководит душа, а тело за ней следует. Поэтому, если бог пренебрег нашими душевными свойствами, да и о материальном нашем снаряжении не позаботился, не послал нам учителей и законодателей, как евреям, согласно Моисею и последующим пророкам,- то за что нам остается его благословлять?
А ведь и нам бог дал тех богов, которых вы не знаете, и добрых покровителей, не хуже того, которого чтут с древних времен у евреев, покровителя Иудеи, о которой единственно ему досталось заботиться, как об этом говорит Моисей и его последователи до нашего времени. И если считать, что настоящим творцом мира является тот, кого почитают евреи, то мы еще лучше о нем разумеем, и нам он дал большие блага, чем им,- как душевные, так и внешние,- о них мы поговорим позднее,- и послал нам законодателей не худших, если не лучших, чем Моисей.
Как мы уже говорили, если различия в законах и нравах создали не национальный бог каждого народа, не ангел и демон, находящиеся под его началом, и не особое свойство душ подчиняться и покоряться лучшим,- то пусть мне укажут, кто же другой и как породил это. Для этого недостаточно ведь утверждать: “Бог сказал, и стало”; надо еще, чтобы природа творения не противоречила приказаниям бога. Поясню то, что я сказал: бог приказал, чтобы огонь, появившись, тянулся вверх, а земля - вниз; но разве для того, чтобы это распоряжение бога исполнилось, не требуется, чтобы огонь был легок, а земля тяжела? То же самое относится и к другим явлениям... так же и относительно божественного. Причина в том, что род людской подвержен смерти и тлению; естественно поэтому, что и дела его изменчивы и могут меняться в различных направлениях. Бог же вечен, и его распоряжения тоже должны быть такими. Как таковые, они являются либо природой сущего, либо согласными с природой; ведь природа не может противиться велению бога и не может встать в противоречие с ним. Поэтому, если даже бог повелел, чтоб языки смешались и стали разнозвучащими, или отдал такое же приказание насчет общественного строя народов, то он достиг исполнения этого не одним только своим велением и не этим только создал у нас разноголосицу. Для этого нужно было, чтоб в народах, которым предстояло быть различными, были заложены различные природные свойства. В этом можно убедиться, если посмотреть, как сильно отличаются германцы и скифы от ливийцев и эфиопов: неужели и это - результат простого повеления, и для образования того или иного цвета кожи богу не пришли на помощь климат и местные условия? Да и Моисей это знал - и скрыл; ведь он смешение языков приписывает не одному богу; он говорит, что бог сошел не один, с ним, конечно, сошел не один, а несколько; Моисей не говорит, кто они, но очевидно, что он имел в виду близких богу. В Библии бог говорит во множественном числе: “сойдем”, “смешаем”. Если, таким образом, для смешения языков сошел не только господь, но и его сопровождающие, то очевидно, что смешение нравов - дело не одного бога, но что, по всей вероятности, в создании этого расхождения участвовали и те, кто вместе с ним смешали языки.
Зачем я, не желая распространяться об этом, столько наговорил? Чтоб показать, что если считать надлежащим творцом вселенной того, о ком возвестил Моисей, то мы имеем о нем лучшее мнение, считая его всеобщим владыкой всего и признавая, кроме того, национальных богов, ему подчиненных, являющихся как бы наместниками царя, причем все они по-разному осуществляют свою задачу. И мы его не ставим в положение соперника поставленных им богов. А если бы даже он, выделив какого-нибудь отдельного бога, поручил ему от себя руководство вселенной, то нам все же лучше слушаться и познавать бога вселенной, даже не зная при этом того, то есть того низшего бога, которому верховный бог передоверил управление миром) кому досталось руководство самой незначительной долей.
Удивления достоин закон Моисея, его знаменитое десятисловие: “не укради, не убий, не лжесвидетельствуй”. Впрочем, выпишем все заповеди его собственными словами, как они записаны, по его словам, самим богом:
“Я - господь бог твой, который вывел тебя из Египта”; (Исх., 20:2 сл) затем вторая заповедь: “да не будет у тебя других богов кроме меня; не делай себе кумира”; к этому указывается и основание: “потому что я господь бог твой, бог-ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего поколения”. “Не произноси имени господа бога твоего напрасно”. “Помни день субботний”. “Чти отца твоего и мать”. “Не прелюбодействуй”. “Не убий”. “Не укради”. “Не произноси ложного свидетельства”. “Не желай принадлежащего ближнему твоему”.
Есть ли такой народ, который не считал бы необходимым соблюдать все эти заповеди, за исключением “не поклоняйся другим богам” и “помни день субботний”? Всюду установлены наказания за нарушение их - в одних местах более суровые, в других такие же, какие установлены Моисеем, кое-где и более мягкие.
Но заповедь “не поклоняйся другим богам” заключает в себе немалую клевету на бога. “Ибо бог - ревнитель”, говорит он; и в другом месте он повторяет: “бог наш - огонь поедающий”. Втор., 4:24. Что же, если человек ревнив и завистлив, ты его порицаешь, а когда бог оказывается ревнивцем, ты это прославляешь? И разве похвально возводить столь явную клевету на бога? Ведь если он ревнив, то, значит, все боги пользуются почитанием и все прочие народы почитают богов вопреки его воле. Так почему же он не воспротивился, будучи столь ревнивым и не желая, чтобы почитали других богов, а только его? Что же, или он не в силах был, или он вначале не желал препятствовать культу других богов? Первое предположение - что он оказался не в силах - нечестиво; второе же согласуется с нашим воззрением. Отбросьте поэтому этот вздор и не навлекайте на себя сами такую хулу. Ведь если он не хочет, чтобы кому-нибудь поклонялись, чего же ради вы поклоняетесь его незаконнорожденному сыну, которого тот никогда не признавал и не считал своим? Я это легко докажу; вы подкинули ему его, не зная откуда... Как видно из замечаний Кирилла Александрийского, в недостающих строках Юлиан говорил о том, что христиане заимствовали миф о сыне божьем из греческой мифологии. ...Нигде бог не проявляет себя сердитым, негодующим, гневающимся или клянущимся, он не так легко меняет свои решения... ...как говорит Моисей по поводу Финееса. Если кто читал книгу Чисел, он знает, что я имею в виду. После того как Финеес, застигнув поклонника Ваал Фегора вместе с прельстившей его женщиной, собственноручно убил их, нанеся им весьма мучительную и стыдную рану,- он говорит, что пронзил женщину через матку, (Чис., 25:5-8) - бог у него говорит: “Финеес, сын Елеазара, сына Аарона, священника, отвратил ярость мою от сынов израилевых, возревновал по мне среди них, и я не истребил сынов израилевых в ревности моей”. Чис” 25:11.
Что может быть ничтожнее того повода, по которому бог разгневался, согласно тому, что неверно пишет о нем автор? Что может быть бессмысленнее (этой ярости бога), если десять, или пятнадцать человек, или, скажем, сто - не тысяча же в самом деле - а впрочем, положим, даже тысяча, осмелились нарушить один из установленных богом законов? Неужели нужно было, чтобы из-за одной тысячи погибли шестьсот тысяч? Согласно библейским данным, евреи насчитывали в пустыне 600 000 человек; в тексте, на который ссылается Юлиан, говорится о том, что бог хотел уничтожить всех евреев и, пока Финеес утишил его ярость, он успел уничтожить 24 000. Я считаю, что гораздо лучше, чтобы вместе с тысячей хороших людей спасся и один порочный, чем чтобы с одним негодяем погибли тысячи... Здесь Юлиан, по словам Кирилла, присоединяет пространное рассуждение о том, что не следует творцу неба и земли проявлять нрав столь свирепый, что часто у него является желание уничтожить весь род Израилев. Если гнев его против одного из героев и незначительного демона оказался непереносимым для целых стран и городов, то кто мог бы устоять, если бы он разгневался на демонов, ангелов или людей? Стоит сравнить его с кротостью Ликурга, незлобивостью Солона или с милосердием и беспристрастием римлян по отношению к преступникам. Ликург - легендарный законодатель древней Спарты. Солон - один из крупных политических деятелей Древней Греции, поэт и законодатель; в 594 г. до новой эры он произвел реформу афинского государственного строя. А насколько наши воззрения лучше, чем проповедуемые Моисеем, можно видеть и из следующего. Наши философы предписывают нам подражать по возможности богам, а подражание это заключается в созерцании сущего. А что этому созерцанию чужды страсти, что оно заключается в душевном покое, ясно без слов. Именно, поскольку мы пребываем в душевном покое, устремившись к созерцанию сущего, мы уподобляемся богу. А в чем состоит восхваляемое евреями подражание богу? “Финеес,- говорит он,- отвратил мою ярость от сынов израилевых, возревновав по мне среди них”. Выходит, что бог перестал сердиться, когда нашел человека, разделившего с ним гнев и досаду. Подобные вещи Моисей во многих местах своего писания говорит о боге.
А что бог заботился не только об евреях, но и о всех народах и евреям не дал ничего важного, великого, а нам - гораздо лучшее и отличное, вы можете усмотреть из нижеследующего. Египтяне имеют право сказать, поскольку они могут насчитать немало имен мудрецов, что они многих получили по преемству от Гермеса,- я имею в виду того Гермеса, который в третий раз посетил Египет; халдеи и ассирийцы -от Оаннесса и Бела, и эллины - тысячи, начиная с Хирона; от последнего произошли все мистики и богословы; а евреи думают, что только их мудрецов надо прославлять... “Затем,- пишет Кирилл,- он осмеивает Давида и Самсона и говорит, что они вовсе не были столь сильны в боях, что они значительно уступают в силе эллинским и египетским героям, да и размер их царства ограничивался едва пределами Иудеи”. Имеется в виду так называемый Гермес Трисмегист (Трижды величайший), отождествленный с египетским богом Тотом; культ этого божества имел мистические черты; последователи герметических таинств проповедовали учение о Логосе, оказавшее влияние на христианское богословие. Оаннес, или Эа,- один из главных богов древневавилонской религии, владыка водной стихии. Бел, или Мардук,-первоначально божество Вавилона; впоследствии стал верховным богом, которого греки отождествляли с Зевсом. Хирон - мифическое существо, кентавр (получеловек-полулошадь); согласно греческому мифу, он был воспитателем Ахиллеса и целителем.
Разве дал он вам начало знания и философскую образованность? И в чем это выразилось? Наука о небесных явлениях получила развитие у эллинов, а первые наблюдения сделаны у варваров в Вавилоне. Геометрия достигла высокого развития, возникши из размежевания земель в Египте. Арифметика, которой положили начало финикийские купцы, стала у эллинов образцом науки. Эллины сочетали эти три дисциплины с музыкальной ритмикой, соединив астрономию с геометрией и к ним обеим приложив науку о числах и их гармонии. Таким образом, они установили законы музыкального искусства, открыв наиболее правильные или весьма близкие к ним законы гармонии, услаждающие слух.
Надо ли перечислять отдельно всех людей и все достижения? Надо ли называть таких людей, как Платон, Сократ, Аристид, Кимон, Фалес, Ликург, Агесилай, Архидам, или, лучше, ряд философов, полководцев, строителей, законодателей? Можно убедиться, что даже самые дурные и бесчестные из вождей гораздо мягче относились к обидчикам, чем Моисей к невинным. О каком мне царстве (в первую очередь) говорить? Говорить ли о Персее, или об Эаке, или о Миносе Критском, который очистил море от пиратов, изгнав и оттеснив варваров до Сирии и Сицилии,- продвинувшись по обе стороны своих границ, он овладел не только островами, но и береговыми странами. Персей, Эак, Минос и Радамантий - герои греческой мифологии. Последние три считались судьями в подземном царстве. Поделив с братом Радамантием не землю, а заботы о людях, он издал законы, которым научил его Зевс, а брату предоставил исполнять судейские обязанности... Здесь Кирилл пропустил многое, изложив это вкратце: “После этого он пускается в открытое море повествований и упоминает об эллинской истории; он говорит о Дардане, родившемся от Зевса и дочери Атланта Электры, о том, как он основал Дарданию, а после смерти стал царствовать рядом с Зевсом. Доведя до конца в своем духе пустую болтовню о Дардане, он переходит к бегству Энея, его отъезду из Трои к италийским племенам, затем он упоминает о Ромуле и Реме, о том, как был основан Рим”. А когда после его основания возникли многие войны, он всюду одерживал верх, всегда побеждал; сильно благодаря этому разросшись, Рим нуждался в более прочной безопасности; тогда Зевс дал ему мудрейшего Нуму, того самого прекрасного Нуму, который проводил время в безлюдных рощах, общаясь с богом в чистых размышлениях о нем... Нума Помпилий - второй легендарный римский царь, которому предание приписывало учреждение ряда религиозных институтов по советам нимфы Эгерии, навещавшей царя в уединенной роще. Он установил большинство жреческих законов. Таким образом, Зевс дал городу эти законы, людям воздержным и вдохновенным, через Сивиллу и других предсказателей, бывших в то время, на родном языке. А упавший с неба щит и обнаруженную в холме голову - откуда, по-видимому, получило свое название местопребывание великого Зевса - эти вещи мы должны отнести к дарам первого или второго ранга? По римскому преданию, в царствование Нумы с неба упал щит, который был передан на хранение жрецам и служил святыней-защитницей (палладиумом) Рима. Другое предание рассказывает, что, копая холм Капитолий, работники нашли сохранившуюся чудесным образом голову (по-латыни caput), и отсюда якобы Капитолий получил свое название. И вот, жалкие вы люди, в то время как мы храним упавшее с неба оружие, которое послал нам великий Зевс или отец Арес в виде не словесного, а вещественного залога, что он постоянно будет защищать наш город, вы отказываетесь поклоняться ему и чтить его, а поклоняетесь дереву креста, делая его знамение на лбу и вырезывая его на жилищах. Арес - греческий бог войны - римский Марс. Не следует ли ненавидеть разумных среди ваших последователей и жалеть глупых за то, что они дошли до такого падения и, отвернувшись от вечных богов, обратились к еврейскому трупу? Я опускаю мистерии матери богов, и я уважаю Мария. Марий (156-86 гг. до новой эры), римский полководец, был ревностным поклонником фригийской Великой матери Кибелы, которой Юлиан посвятил специальное хвалебное слово. См.: Плутарх. Марий, 17-18, Посылаемое богами вдохновение нисходит редко, на немногих людей, не всякий человек может его получить и не во всякое время. Поэтому и у евреев (пророчество) прекратилось, и даже у египтян оно не сохранилось; по-видимому, и естественные оракулы (умолкли) под влиянием времени. Поэтому наш владыка и отец Зевс для того, чтоб мы не были вовсе лишены общения с богами, дал нам возможность наблюдения посредством священных действий, чтобы мы получали по мере надобности подобающую помощь.
Я едва не забыл величайший дар Гелиоса и Зевса; но правильно было приберечь его к концу. Этот дар не только наш; он, я думаю, общий у нас с эллинами, родственными нам. Я имею в виду, что Зевс в умопостигаемом мире породил у себя Асклепия, а на земле проявил его через животворящую силу Гелиоса. Последний, совершив свой путь с неба на землю, явился в человеческом образе в Эпидавре; оттуда, продвигаясь дальше, он простер свою благодатную десницу над всей землей; он прибыл в Пергам, в Ионию, в Тарент и, наконец, в Рим; затем ушел в Кос, оттуда в Эги; затем во все места на суше и на море. Во всех перечисленных городах находились святилища Асклепия, славившиеся чудесными исцелениями больных. Он не навещает каждого из нас в отдельности; однако он исправляет души, склонные к заблуждению, и исцеляет телесные недуги.
Какими же такими дарами своего бога могут похвастать евреи, что вы переметнулись от нас и следуете за ними? Если бы вы держались их учения, вы бы не были окончательно несчастны; вам было бы хуже, чем раньше, когда вы были с нами, но все же ваше положение было бы сносно и терпимо. Находясь под властью жестоких, суровых и в значительной мере диких и варварских законов, вместо наших мягких и человеколюбивых, вы бы в прочих отношениях были хуже, но ваш культ был бы чище и безупречнее. А теперь вы, как пьявки, отсосали оттуда испорченную кровь, а более чистую им оставили. Иисус же, прельстивший худших из вас, прославился тридцати слишком лет от роду и за всю свою жизнь не совершил ничего достопамятного, если не считать, что исцеления слепых и хромых и заклинания бесноватых в деревушках Вифсаиде и Вифании являются великими подвигами. Благочестия евреев, поскольку оно есть, вы знать не хотите; но вы подражаете их гневу и суровости, (подобно им) разрушаете храмы и жертвенники и убивали не только тех из наших, которые остаются верны религии отцов, но и принадлежащих к вашему же заблуждению еретиков, которые оплакивают труп не таким же самым образом, как вы. Впрочем, это вы уже скорее делаете по своему почину, ибо ни Иисус, ни Павел нигде такого распоряжения вам не давали по той причине, что и не надеялись, что вы когда-нибудь получите такую силу. Они были довольны, если им удавалось обмануть служанок и рабов, а через них - женщин и таких мужчин, как Корнелий и Сергий. Намек на Деяния апостолов (гл. 10, 13). Если найдется среди них хотя бы один из видных людей того времени - я имею в виду царствование Тиберия или Клавдия,- то считайте, что я обо всем налгал.
Не знаю, откуда на меня как бы вдохновение нашло, когда я выступил и сказал, что “чем вам не угодили наши боги, что вы переметнулись к иудеям?”. Не потому ли, что боги Рима дали властвовать, иудеям же только на короткое время дали свободу, а всегда делали их рабами и пришельцами? Посмотри на Авраама: разве не был он пришельцем на чужбине? Разве Яков не был рабом сначала у сирийцев, потом у филистимлян, а на старости у египтян? Не говорит ли Моисей, что выведет их из Египта, из дома рабства, простертой рукой? Поселившись в Палестине, они изменили свою участь не прочнее, чем, как говорят наблюдатели, хамелеон - цвет кожи, то покоряясь своим судьям, то пребывая в рабстве у чужеземцев. А когда они основали свое царство - не будем пока говорить, как это было; бог ведь не по своей воле дал им царскую власть, как говорит писание; они его принудили, и он их предупредил, что царская власть у них будет плохая, (1 Цар., 8:11) - единственное - что они несколько больше трехсот лет жили и трудились на своей земле. А затем они были в подчинении сначала у ассирийцев, затем у мидян, после этого у персов и, наконец, теперь у нас. И проповедуемый вами Иисус был подданным цезарей. Если не верите, я несколько позже докажу это. Впрочем, лучше сейчас сказать.
Вы говорите, что он вместе с отцом и матерью был включен в перепись Квириния. Но что хорошего дало его сородичам его рождение? Это, говорят, оттого, что они не захотели слушаться его. Как же так? Жестокосердый и жестоковыйный народ этот слушался же Моисея? А Иисус, приказывающий ветрам, шествующий по морю и изгоняющий демонов, творящий небо и землю,- в действительности этого о нем ни один из учеников не решился сказать, только один Иоанн, и то неясно и неотчетливо, но допустим, что так сказано,- не сумел ради спасения своих друзей и близких изменить их предрасположение! Об этом мы поговорим немного позднее, когда приступим к подробному разбору евангельских нелепых разъяснений и лукавства. А теперь ответьте мне на следующее: что лучше - быть постоянно свободным и целых две тысячи лет властвовать над большей частью земли и моря или быть рабом и жить по чужой указке? Не найдется такого бесстыдника, который предпочел бы второе. А на войне одержать победу хуже, чем потерпеть поражение? Нет такого глупца, который бы так думал. А если это так, то назовите мне у евреев одного такого полководца, как Александр, как Цезарь. Нет у вас такого. Собственно, клянусь богами, я понимаю, что оскорбляю этих мужей, (тем, что он их сравнивает с евреями) но упомянул о них потому, что их знают. Людей похуже их большинство не знает; но и из этих каждый в отдельности больше стоит, чем все еврейские деятели, вместе взятые.
А в отношении гражданского законодательства, характера суда, управления городами, красоты... успехов науки, развития свободных искусств разве евреи не являются жалкими варварами? Правда, зловредный Евсевий утверждает, что у евреев были стихи, и тщеславится тем, что они владели логикой, название которой он знает только понаслышке от эллинов. Существовала ли у евреев медицинская школа, как у эллинов школа Гиппократа и других? Евсевии. Ргаер. ev. XI, 5, 7; “и у них были стихотворные произведения, как, например, великая песнь Моисея и псалом Давида 119, написанный так называемым у греков героическим размером”. Разве можно сравнить “мудрейшего” Соломона с эллинами Фокилидом, Феогнидом или Исократом? Фокилид-греческий поэт-моралист сер. VI в. до новой эры Феогнид- греческий поэт второй половины VI в. до новой эры, автор философских элегии, в которых он выступает как идеолог аристократии в ее борьбе с демосом. Если сравнить притчи Соломона с изречениями Исократа, ты убедишься, я уверен, что сын Феодора выше “мудрейшего” царя. Зато, говорят, тот был искусен в богослужении. Но что же? Разве этот Соломон не поклонялся нашим богам, введенный, как говорят, в обман женой? Какая великая добродетель! Какая глубина премудрости! Он не сумел стать выше наслаждения, и речи женщины его соблазнили. Но если женщина могла его обмануть, то не называйте его мудрым. Если же вы уверены, что он мудрый, то вы не должны думать, что он был обманут женой, но что он на основании собственного суждения и разумения и в силу полученного им от бога указания стал поклоняться и другим богам. Ведь зависть и ревность не доходит даже до лучших людей, тем более они несвойственны ангелам и богам. Но вы привержены низшим силам, которые безошибочно можно назвать демонами; у них-то есть честолюбие и тщеславие, а у богов ничего подобного нет.
Зачем вы присосеживаетесь к эллинской науке, раз для вас достаточно чтения вашего писания? Ведь и от этого надо было бы скорее удерживать людей, чем от вкушения идоложертвенного мяса; ибо от последнего, как говорит Павел, вкушающий вреда не получает, но вы, мудрецы, утверждаете, что совесть того, кто видит брата своего за идоложертвенным мясом, соблазнится. Рим., 14:20: 1 Кор., 8:7 сл. Но ведь благодаря нашей науке всякий из вас, кто имеет благородные задатки, отступается от своей нечестивости; у кого сохранилась хоть капля дарования, тот тем скорее отказывается от вашей нечестивой религии. Поэтому важнее удерживать людей от наук, чем от жертвенного мяса. Но вы и сами, как мне кажется, знаете, что разница между вашими писаниями и нашими в смысле знания не в вашу пользу, что от ваших писаний никто не может стать порядочным человеком, а от наших - человек делается лучше самого себя, даже если он был во всех отношениях бездарным. А кто по природе талантлив и к тому еще получил образование у нас, тот в действительности становится для людей даром богов, человеком, разжегшим светоч знания, совершенствующим государственный строй... в качестве полководца он поражает многих врагов в героических походах на суше и на море... “После этого,- пишет Кирилл,- он осмеивает священное и боговдохновенное писание за то, что оно написано на еврейском языке”.
Это можно точно доказать: соберите всех ваших детей и заставьте их изучать писание; и если, выросши и став мужчинами, они окажутся чем-нибудь более достойным, чем рабы, то скажите, что я болтун и безумец. Вы до того жалки и неразумны, что считаете божественным учение, от которого никто не становится ни умнее, ни храбрее, ни более стойким; а то, благодаря чему можно приобрести храбрость, ум и справедливость, вы отдаете сатане и поклоняющимся сатане.
Асклепий исцеляет наше тело, музы вместе с Асклепием, Аполлоном и Гермесом искусным - наши души, Арес и Энио помогают нам на войне, а всем этим руководит девственная, не имеющая матери Афина вместе с Зевсом. Арес и Энио соответствуют римским Марсу и Беллоне, Афина - Минерве. Афина называется “не имеющей матери” (ametor), так как, согласно греческой мифологии, она родилась из головы Зевса и матери не имела. И вот посмотрите, не превосходим ли мы вас во всех отношениях - в искусствах, мудрости и разумении; идет ли речь о предметах потребления или о подражательном искусстве ради красоты - вроде скульптуры и живописи, об искусстве управления, о лечебном искусстве Асклепия, святилища которого имеются всюду на земле,- все это бог нам дает в удел навсегда. Меня самого, когда я болел, вылечил Асклепий, указав лекарство; тому свидетель Зевс. Таким образом, если мы, посвятив себя духу отступничества, находимся в лучшем положении как душевно, так и телесно и материально, зачем же вы нашу религию оставили и пристаете к той?
Почему вы не остаетесь верны учению евреев и не соблюдаете закона, который бог им дал, а отвергнув закон отцов и отдавшись тем, кого провозвестили пророки, вы ушли от тех дальше, чем наши сторонники? В действительности, если присмотреться к вашему учению, то ваша нечестивая вера складывается из иудейской дерзости и языческого равнодушия и низости. От тех и других вы заимствовали не лучшее, а худшее и сделали обшивку из пороков.
У евреев есть точно установленные культовые обычаи, святыни и тысячи запретов, необходимые в жизни и призвании жрецов. Законодатель запретил поклоняться всем богам, а предписал служить только одному, тому, чью “часть составляет Яков, а Израиль - наследственный удел”; (Втор., 32:9) но он сказал не только это, но как будто прибавил: “Богов не злословь”. Исх., 22:28; в русском переводе вместо “богов” - “судей”. Но бесстыдные и дерзкие последователи его, желая уничтожить у толпы всякое благоговение, решили к заповеди “не служить” (чужим богам) присоединить (обязанность) хулить их, и только это вы оттуда извлекли: в остальном у вас с ними нет ничего общего. Таким образом, из нового учения евреев вы присвоили обычай хулить почитаемых нами богов, а из нашей религии вы, отбросив благоговение перед всяким высшим существом и преданность законам отцов, позаимствовали лишь разрешение есть все, как огородную зелень. По правде сказать, вы возгордились тем, что вы развили то, что у нас есть низкого. Это, мне кажется, вполне естественно случается со всеми народами; вы решили приспособить свою религию к образу жизни другого сорта людей - торговцев, мытарей, танцовщиков и сводников.
Что таковы не только нынешние, но и те, кто с самого начала восприняли учение от Павла, видно из того, о чем свидетельствует Павел в своих посланиях к ним. Я думаю, он не был настолько бессовестен, чтобы в письмах к ним делать им такие тяжелые упреки, не зная (что они их заслужили); если бы он даже расточал им похвалы такого масштаба, ему надо было бы покраснеть, если б они были даже заслужены, а если б они были ложны, то он навлек бы на себя обвинение в низкой лести и рабской угодливости. Но вот что Павел пишет своим слушателям о них самих: “Не обманывайтесь: ни идолопоклонники, ни блудники, ни развращенные, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники царства божия не унаследуют. А вы знаете, братья, что и вы были такими; но омылись, но освятились именем Иисуса
Христа”. 1 Кор., 6:9 сл. Как видишь, он говорит, что и они были такими, но освятились и омылись; очевидно, обильная вода способна омыть и очистить, проникая до самой души. Что же, крещение не смывает проказы у прокаженного, не смывает ни лишаев, ни бородавок, ни подагры, ни дизентерии, ни водянки, ни паронихии, ни малого, ни большого телесного повреждения, а прелюбодеяние, грабежи и вообще все беззакония души оно уничтожает?.. Дальнейшее Кирилл излагает своими словами: “уловленных в сети веры Христовой ради познания истинного бога и служения ему он приравнивает к рабам, которые... не выдержав ига рабства, признали за благо бежать, так как если они обманутся в своей надежде, им не будет хуже, чем было”.
Христиане говорят, что они отличаются от нынешних иудеев, но что именно они - истинные израильтяне, в согласии с пророками, и что они больше всех следуют Моисею и последовавшим за ним в Иудее пророкам; посмотрим же, в чем они больше всех согласны с пророками. Начать надо с Моисея, который, по их словам, предсказал будущее рождение Иисуса. Но Моисей не раз, не два, не три, а много раз предписывает почитать одного только бога, которого он и называет всюду, а другого бога - нигде. Он называет ангелов, владык и, конечно, много богов, но исключительным он считает первого и не допускает ни подобного, ни неподобного ему, как это вы придумали. Если есть у вас где-нибудь на этот счет хоть одно высказывание Моисея, вам предоставляется привести его. Что касается слов “господь бог ваш воздвигнет вам пророка из братьев ваших, как меня; слушайтесь его”, то здесь вовсе не говорится о рожденном Марией. Юлиан здесь цитирует Деяния апостолов (гл. 3), где в свою очередь автор цитирует Второзаконие (18:18). Но если даже в угоду вам согласиться с вами, то ведь (Моисей) говорит, что тот будет подобен ему, а не богу, что то будет пророк, как он, из среды людей, а не от бога. Что касается слов “не отойдет скипетр от Иуды и наставник от бедер его”, (Быт., 49:10) то здесь речь не об Иисусе, а о царстве Давида, которое на самом деле прекратилось на царе Седеки. Здесь в писании сказано как-то двусмысленно: “пока придет подобающее ему”, а вы переделали в “пока придет тот, кому подобает”. В еврейском тексте сказано: “пока придет” - “schiloh”; в переводе “70 толковников” (Septuaginta) непонятное слово “schiloh” было переведено как “подобающее ему” - “schelo”. Другие переводчики пошли дальше и подделали это место так, чтобы можно было видеть здесь намек на Иисуса. Что все это не имеет отношения к Иисусу, ясно; ведь он не из племени Иуды; ведь он родился, по-вашему, не от Иосифа, а от духа святого. Но вы, составляя генеалогию Иосифа, выводите его от Иуды, да и то не сумели это придумать умело: Матфей и Лука изобличают друг друга, расходясь между собой в его генеалогии. Однако, так как это мы намерены подробно разобрать во второй книге, мы это пока обойдем. Но согласимся с вами, что он властитель из Иуды, (но тогда) он не бог и не от бога, как у вас сказано, и (не может быть, чтобы) “все через него начало быть и без него ничего не начало быть”. Имеется в виду Евангелие от Иоанна (8:42): “я от бога исшел”. Но, (скажете вы), сказано в книге Чисел: “Восходит звезда от Якова, и человек от Израиля”; что это относится к Давиду и его потомкам, очевидно; ведь Давид был сыном Иессея. Чис., 24:17; по-видимому, в том экземпляре, который имел Юлиан, вместо “Израиля” было написано “Иессея”: этим объясняется его дальнейшая ссылка на Давида, сына Иессея. Итак, если вы стараетесь убеждать на основании этих (текстов писания), то извлеките и предъявите хотя бы одно высказывание, как я привел их много. А что (Моисей) признавал только одного бога, бога Израиля, об этом он говорит во Второзаконии: “Чтобы ты знал, что господь бог твой - это есть бог, нет другого, кроме него”. Втор, 4:35. И дальше еще: “И положи в сердце твоем, что господь есть бог, на небе вверху и на земле внизу, нет другого, кроме него”; (Втор. 4:39) и еще раз:
“Слушай, Израиль, господь - бог наш, господь един”, (Втор. 6:4) и еще раз: “Видите, что я - я и нет бога, кроме меня”. Втор. 32:39. Таким образом, Моисей утверждает, что есть только один единственный бог. Но, может быть, эти скажут: “И мы не говорим, что есть два или три”. Но я покажу, что они именно это утверждают, и сошлюсь на Иоанна, который говорит: “вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог”. Ин., 1:1. Ты видишь,- сказано: “было у Бога”; идет ли речь о рожденном Марией или о ком-либо другом,- я сразу отвечу и Фотину, - не составляет никакой разницы; (по этому вопросу) предоставляю вам спорить между собой. Фотин - ересиарх, отвергавший рождение Иисуса, как бога, из чрева женщины. Сохранилось письмо к нему Юлиана. Но что (евангелист) говорит “у бога” и “вначале” - это надо удостоверить. Ну, так как же оно согласуется с учением Моисея?
Но это, говорят они, согласуется с Исаией, ибо Исаия говорит: “Се дева понесет во чреве и родит сына”. Ис” 7:14. Допустим, что здесь действительно говорится о боге, хотя оно отнюдь не относится к богу: так ведь она была не девой, а замужней женщиной, и, прежде чем забеременеть, она соединилась со своим мужем. В еврейском тексте сказано “almah”, что означает молодую женщину, а не деву. Допустим, что она была девой; но ведь там не сказано, что от нее родится бог. А вы не перестаете называть Марию богородицей, хотя (Исаия) не говорит, что рожденный от девы будет “единородным сыном божьим”, “рожденным прежде всякой твари”; может ли кто-нибудь показать в речах пророков сказанное Иоанном: “Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть”? А то, что мы доказываем, все можете услышать от пророков подряд: “Господи боже наш, спаси нас, кроме тебя, мы никого не знаем”. Ис., 26:13. У пророков царь Иезекия молится: “Господи боже Израилев, сидящий на херувимах! ты - истый бог один”. Ис. 37:16. Ведь не остается никакого места для второго. Но если, по-вашему, логос - бог от бога, произошедший из естества отца, на каком же основании вы называете деву богородицей? Как она, будучи человеком, могла родить бога? К тому же вы дерзнули сказать, что она родила спасителя, тогда как бог ясно говорит: “Я есмь, и никого нет, кроме меня, спасителя”.Втор., 32:39 (цитата приблизительная).
А что Моисей называл ангелов богами, можно убедиться из следующих слов: “И сыны бога, увидав дочерей человеческих, что они прекрасны, брали себе в жены, какую кто выбрал”, и несколько ниже: “И после того, как сыны бога стали входить к дочерям человеческим, и те стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди”. Быт., 6:2, 4. Совершенно очевидно, что речь идет об ангелах, и здесь не нужно приводить постороннее доказательство, так как это вытекает из сообщения, что от них родились не люди, а гиганты; ясно, что если бы он считал, что их отцы - люди, а не существа высшего порядка, обладающие особой силой, он бы не сказал, что они породили гигантов; по-моему, он здесь высказал мысль, что гиганты произошли от смешения смертного с бессмертными. И вот, называя многих сынов божьих, притом не людей, а ангелов, неужели он не сообщил бы людям об единородном слове божьем, или сыне божьем, или как вы его там называете, если бы он о нем знал? Что он этого не считал чем-то великим, (видно из того, что) он говорит об Израиле: “Израиль, сын мой, первенец мой”; (Исх., 4:22) но почему Моисей не сказал этого об Иисусе? Он учил о едином боге и о многих его сыновьях, между которыми были распределены народы, но первородного сына божьего, или слова божьего, или иного, ложно вами впоследствии вымышленного, он с самого начала не знал и явно о нем не учил. Вы слушались Моисея и других пророков. Но вот Моисей часто и много говорит в таком роде: “господа бога твоего бойся и ему одному служи”; (Исх., 4:22) как же евангелие передает об Иисусе, что он предписывает: “Идите научите все народы, крестя их во имя отца и сына и святого духа”, (Мф., 28:19) если они хотели служить ему? И вы, мысля в согласии с этим, в то же время обожествляете наряду с отцом и сына...
Следует значительный пропуск, так как Кирилл передает текст Юлиана своими словами: “Он говорит, что христианские законы не согласны с законами Моисея, что христиане не желают жить по обычаям иудеев, хотя они восприняли обычаи эллинов. И те, и другие живут по одинаковым обычаям, за исключением, самое большее, двух или трех - того, что они не признают других богов и так называемых жертвоприношений для гадания по печени. Но что из того, раз все прочее у них общее с эллинами без изменений? У иудеев очень важно обрезание. Его совершает, говорит он, и храмовое жречество египтян, а также халдеи и сарацины, но без заимствования (от евреев). Точно так же, говорит он, у них были в почете жертвы, как первинки, всесожжения, жертвы за грех, жертвы приношения и, по его мнению, жертвы почтительные, очистительные и освятительные. Он думает, что иерофант Моисей совершал жертвоприношения демонам нечистым и отвратительным и - что еще возмутительнее,- законодатель, говорит, предоставил делать это жрецам, так что мы можем его уличить в том, что он издавал законы, противоречащие его собственной практике. Если же, как он говорит, мы видим, что он предписывает приносить установленные жертвы также опасным демонам, то каким образом он нас отвращает от зла и, скорее, сам не выводит нас прямо на эту дорогу?”
Послушай опять, что он говорит о демонах: “Пусть возьмет двух козлов в жертву за грех и одного овна во всесожжение. И принесет Аарон тельца в жертву за грех за себя и очистит себя и дом свой. И возьмет двух козлов и поставит их перед лицом господним у входа скинии свидетельства. И бросит Аарон об обоих козлах жребий: один жребий от господа, другой жребий для отпущения”, с тем чтобы, говорит он, отослать его для отпущения и отправить его в пустыню. Лев., 16:5 сл.; в еврейском тексте Библии речь идет не о “козле отпущения”, как в переводах, а о “козле Азаелу”, то есть козле, приносимом в жертву духу пустыни богу-козлу (Азаел); редакторы еврейского текста также были шокированы таким соседством для Яхве и заменили “Азаел” менее режущим ухо, хотя и бессмысленным, “Азазел”. Вот каким образом отсылают козла отпущения. А о втором козле он говорит: “И заколет козла в жертву за грех народа пред господом, и внесет кровь его за завесу, и покропит кровью основание жертвенника, и очистит святилище от нечистот сынов Израилевых и от преступлений их во всех грехах их”. Лев., 16:15. Из сказанного ясно, как Моисей знал способы жертвоприношений. А что он не считал их, как вы, нечистыми, вы можете усмотреть из следующих его слов: “Если кто, имея на себе нечистоту, будет есть мясо жертвы господней, то истребится душа его из народа своего”. Лев., 7:20. Вот как Моисей сам осторожен насчет вкушения жертвенного мяса. Надо напомнить и вышесказанное, по поводу чего мы все это сказали. Почему же вы, отпавши от нас, не соблюдаете и иудейского закона и не остаетесь верными предписаниям Моисея? “Но,- скажет кто-нибудь из вас, посмотрев выразительно,- ведь и евреи не приносят жертв!” Но я этого слепца разобью в пух и прах: во-первых, вы и других принятых у иудеев законоположений не соблюдаете; во-вторых, иудеи в тайниках приносят жертвы и теперь еще едят жертвенное мясо и молятся перед принесением жертвы, и отдают правую лопатку священникам вместо первинок, и, лишившись храма, или, как они обычно говорят, святыни, стремятся подносить богу первинки от жертвенных животных. А вы, придумавшие новые жертвоприношения, почему не приносите жертв? Ведь вам Иерусалима не надо? Впрочем, это я уже говорю вам лишнее, это у меня вырвалось, хотя я вначале хотел показать, что евреи согласны с язычниками за исключением того, что они верят только в одного бога. Этот пункт - их особенность, и нам он чужд; но все остальное как будто у них то же, что и у нас,- храмы, священные участки, жертвенники, очищения, разные защитительные обряды; во всем этом они от нас либо вовсе не отличаются, либо очень мало... “Мы совершаем, по его словам, ошибку по отношению к обеим верам, так как, с одной стороны, мы не допускаем многобожия, а с другой стороны, признаем не одного бога, согласно закону, а трех вместо одного” (Кирилл).
Почему вы в отношении пищи не чисты подобно иудеям, а говорите, что все можно есть, как огородные овощи: вы поверили Петру, который, говорят, сказал:
“Что бог очистил, того ты не почитай нечистым”. Деяния апостолов (10) рассказывают, что апостол Петр, находясь в доме кожевника и проголодавшись, “пришел в исступление” и увидел “полотно и... в нем всякие четвероногие земные звери, пресмыкающиеся и птицы небесные. И был глас к нему: “Встань, Петр, заколи и ешь”. Где же доказательство того, что в древности бог считал это нечистым, а теперь он это сделал чистым? Моисей ведь указывает относительно четвероногих, что всякий скот, у которого, как он говорит, раздвоены копыта и на копытах глубокий надрез и который жует жвачку,- чист, а у кого нет этого - нечист. Итак, если свинья в видении Петра получила свойство жевать жвачку, то придется ему поверить. Воистину чудо, если после видения Петра она приобрела это свойство. Если же он солгал будто имел это видение, или, выражаясь по-вашему, “откровение” у кожевника, то как же вы в таком деле так скоро поверили? Разве Моисей заповедал вам что-то трудное, запретив есть кроме свинины также птиц и рыб, получив указание от бога, что и они, как и те являются отверженными и нечистыми? Однако зачем я так долго распространяюсь об этом, когда можно видеть (прямо), имеет ли (Моисеев закон) какую-нибудь силу (у христиан)? Они ведь говорят, что бог к прежнему закону прибавил второй; тот был написан применительно к случаю на ограниченное время, а затем появился новый, потому что тот был ограничен временем и местом Моисея. Я ясно покажу, что они говорят неправду, и приведу из книг Моисеевых не только десять, но тысячи свидетельств, где он называет закон вечным. Послушайте для начала из книги Исход: “И да будет этот день вам памятен и празднуйте его, как праздник Господу, в роды ваши; как установление вечное празднуйте его... и в первый же день уничтожьте квасное в домах ваших”... Исх., 12:14-15; дальше в тексте пропуск-по-видимому, Юлиан приводил другие цитаты из Библии в доказательство вечности закона. Я еще пропустил много такого, что своей численностью дало мне право заявить, что Моисей считал закон вечным. А вот вы покажите, где сказано нечто похожее на дерзкое заявление Павла, что “конец закона - Христос”? Рим., 10:4. Где бог возвестил евреям другой закон, помимо существующего? Нигде этого нет, и нет даже поправок к существующему закону. Послушай опять Моисея: “Не прибавляйте к тому, что я заповедаю вам, и не убавляйте от него. Соблюдайте заповеди господа бога вашего, которые я вам заповедаю сегодня”, (Втор., 4:2) и, “проклят всякий, кто не будет верен всему”. Имеется в виду Второзаконие (27:26). А вы не только сочли пустяком убавлять или прибавлять к написанному в законе, но признали проявлением особой смелости и величия души вовсе переступить закон, имея в виду не истину, а легкую возможность всех привлечь к себе... “Здесь он упоминает о послании святых апостолов... к новообращенным из язычников. “Угодно,- писали они,- святому духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного, блуда и удавленины и крови”. Он порицает это и говорит, что “не угодно было святому духу” нарушать закон Моисея. Кроме того, этот аристократ насмехается над святыми апостолами, особенно над Петром, и говорит, что он лицемер и будто Павел обличил его, что он старается жить то по обычаям эллинов, то по обычаям иудеев” (Кирилл).
Вы до того бесталанны, что даже преподанных вам апостолами правил вы не соблюдаете. При этом позднейшие переделывают их в сторону ухудшения и углубления нечестивости. Ни Павел, ни Лука, ни Матфей, ни Марк не посмели назвать Иисуса богом. Но заслуженный Иоанн, заметив, что уже множество народа во многих городах Эллады и Италии заразилось этой болезнью, а также, я думаю, прослышав, что могилы Петра и Павла начинают пользоваться почитанием, первый решился сказать (что Иисус - бог). Сказав немного об Иоанне Крестителе, он опять возвращается к возвещаемому им Логосу и говорит: “И слово стало плотью и обитало с нами”; (Ин., 1:14) но как - он постеснялся сказать. Нигде он не называет ни Иисуса, ни Христа, а пока говорит о слове, он мало-помалу, незаметно вкрадывается к нам, внушая, будто Иоанн Креститель дал такое свидетельство о Иисусе Христе, что он - тот, кого следует признать богом-словом. Впрочем, что здесь Иоанн говорит об Иисусе Христе, против этого я не спорю, хотя некоторые отступники считают, что Иисус Христос и возвещаемый Иоанном Логос - разные лица. В действительности это не так. Ибо, кого он называет богом-словом, тот Иоанном Крестителем признается за Иисуса Христа. Но смотрите, как осторожно и исподволь он подводит к своей драме нечестивую концовку, он до того ловкий обманщик, что он опять увиливает и прибавляет: “Бога никогда никто не видел; единородный сын, сущий в недрах отца, он явил”. Ин., 1:18. Так это и есть, что ли, бог-слово, ставший плотью, этот “единородный сын, сущий в недрах отца?” Если он, значит, и вы где-то видели бога, ибо он “обитал с вами” и вы видели славу его; что же ты заявляешь, что никто никогда не видел бога? Ведь вы видали если не бога-отца, то бога-слово. Если же “единородный сын” - одно, а бог-слово - другое, как я слышал от некоторых ваших приверженцев, то получается, что и Иоанн не посмел (назвать Иисуса богом).
Но это зло завелось от Иоанна. А сколько вы потом еще придумали, прибавив к старому трупу свежие трупы! То есть к почитанию трупа Иисуса прибавил культ святых. Можно ли достойным образом оценить эту мерзость? Вы все заполнили могилами и гробницами, хотя у вас нигде не сказано, что надо валяться на могилах и заботиться о них. Вы в своей порочности дошли до того, что не находите нужным в этом вопросе считаться со словами хотя бы Иисуса Назорея; послушайте, что он говорит о могилах: “Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам повапленным; снаружи гроб кажется красивым, а внутри он полон костей мертвых и всякой нечистоты”. Мф., 2 3:27. Итак, если Иисус говорит, что гробы полны нечистоты, как же вы на них призываете бога?... Пропуск. По словам Кирилла, Юлиан “к этому прибавляет, что, когда один из учеников сказал: “Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего”, Иисус сказал: “Иди за мной и предоставь мертвым погребать своих мертвецов”. При таком положении вещей, во имя чего вы валяетесь на могилах? Хотите знать причины? На это отвечу не я, а пророк Исаия: “На могилах и в склепах они спят ради вещих снов”. Ис., 65:4. (В русском синодальном переводе: “сидит в гробах и ночует в пещерах”.) Заметьте, как древне у иудеев это магическое действие - спать на могилах ради снов. Понятно, что и апостолы после смерти учителя занимались и с самого начала передали этот обычай и вам, новым уверовавшим; они искуснее, чем вы, занимались магией и всенародно показали своим преемникам фабрику этой магии и мерзости.
То, что бог с самого начала через Моисея и пророков проклял, вы исполняете, а приводить жертвы к алтарю и заклать их вы отказываетесь. “Теперь,- говорят они,- огонь не сходит (с неба), как при Моисее, чтобы сжечь жертвы”. При Моисее это случилось всего раз, а вторично - спустя много времени при Илье Фесвитянине. Что и Моисей и, до него еще, патриарх Авраам считают необходимым достать огонь извне, а вкратце докажу... “Следуют упоминания об истории с Исааком и т. п.” (Кирилл). Но не только это; когда сыновья Адама принесли богу первинки, “призрел Господь,- говорит Библия,- на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился и поник лицом своим. И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и почему поник ты лицом своим? Если ты принесешь доброе и неправильно выберешь, ты не согрешишь”. Быт., 4:4 сл. Ст. 7 в еврейском и греческом тексте искажен и в русских изданиях переведен произвольно. Та версия, которую цитирует Юлиан, представляет собою, как видно из дальнейшего, вольный вариант, предложенный комментатором. Хотите знать, в чем заключались их дары? “И было спустя несколько дней - принес Каин от плодов земли дар Господу. И Авель принес также от первородных овец своих и от тука их”. Воистину не жертву, а выбор порицал бог, когда говорил Каину: “Если принесешь доброе, но неправильно выберешь, не согрешишь ли?” Так разъяснил мне некий из весьма сведущих епископов. Но он сначала сам себя обманул, а затем и других, потому что, когда я стал спрашивать, в каком смысле выбор был достоин порицания, ему нечего было сказать и нечем было передо мной щегольнуть. Видя, что он запутался, я ему сказал: “Бог упрекнул именно в том, о чем ты говоришь. Добрая воля у обоих была одинакова, ведь оба они поняли, что надо принести жертвы Богу. Но выбор один из них сделал удачно, другой не попал в цель. Почему и как? На земле есть одушевленное и неодушевленное, причем для Бога, как живого и подателя жизни, живое ценнее, чем неживое, так как оно участвует в жизни и связано с душой. Поэтому-то Бог был доволен тем, кто принес жертву совершенную”.
Ну, возвратимся снова к ним. Почему вы не совершаете обрезания? “Павел,- говорят они,- сказал, что заповедано обрезание сердца, а не плоти, и это Аврааму. Текст в этом месте, очевидно, испорчен. Только не по плоти говорил он, и надо верить тому, что он и Петр возвестили в своих праведных речах”. Послушай же опять, как (писание) говорит о том, что обрезание по плоти преподано Аврааму как завет и как знак:
“Вот завет, который бог должен соблюдать между мною и вами, между потомством вашим в роды ваши; обрежьте крайнюю плоть вашу, и это будет знамением завета между мною и тобою и между мною и потомством твоим”... Быт., 17:10 сл. “К этому,-пишет Кирилл,-он прибавляет, что и сам Христос говорил, что надо исполнять закон, говоря в одном месте: “Я не пришел нарушить закон и пророков, а исполнить”, и в другом месте опять: “Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном”. После того как (Христос) недвусмысленно предписал, что надо соблюдать закон, и угрожал наказанием за нарушение хотя бы одной заповеди, какое придумаете себе оправдание вы, нарушившие все заповеди, вместе взятые? Либо Иисус говорит неправду, либо вы лжете везде и во всем и ваши хранители закона. “Обрезание будет на теле вашем”,- говорит (Моисей); исказив это, они говорят: “Мы обрезаны сердцем”. Конечно, ведь среди вас нет ни одного злодея, ни одного негодяя: до такой степени вы “обрезаны сердцем”. “Соблюдать опресноки и совершать пасху мы не можем,- говорят они,- ибо ради нас однажды принесен в жертву Христос”. Прекрасно. Но разве он запретил есть опресноки? Клянусь богами, я - один из тех, кто не собирается исполнять вместе с иудеями их церемонии, но я всегда почитаю бога Авраама, Исаака и Якова, которые, будучи халдеями, принадлежа к роду священников и богослужителей, научились обрезанию, когда жили среди египтян, и стали поклоняться богу, который, будучи превеликим и могучим, был благосклонен ко мне и к тем, кто чтит его, как Авраам, но на вас не взирает. Ибо вы не подражаете Аврааму, не воздвигаете богу алтарей, не строите ему жертвенников и не почитаете его священнодействиями, как тот. Авраам всегда приносил жертвы, как и мы, и часто пользовался гаданием по планетам. Это, пожалуй, тоже эллинский обычай. Он больше занимался птицегаданием. Да и в качестве управляющего домом он имел гадателя. Если же кто из вас (мне) не верит, я точно укажу, что об этом сказано у Моисея: “После этих событий было слово Господа к Аврааму в ночном видении такое: не бойся, Авраам, я твой щит; награда твоя весьма велика будет! И сказал Авраам: Владыка, что дашь Ты мне? ведь я остаюсь бездетным, и Масек, сын доморощенной, наследует мне. И вот было слово Господа к нему такое: не будет этот твоим наследником, но тот, кто произойдет от тебя, будет твоим наследником. И вывел его вон и сказал ему: посмотри на небо и сосчитай звезды, если сумеешь сосчитать их. И сказал: таково будет твое потомство. И поверил Авраам Богу, и Тот вменил ему это в праведность”. Быт.. 15:1 сл. Скажите мне в данном случае, зачем предвещающий ангел или бог вывел его и показал звезды? Разве, оставаясь в доме, он не знал, какое множество видно сверкающих звезд всегда ночью? Но я думаю, он хотел показать ему блуждающие звезды, чтобы привести в качестве очевидного подтверждения сказанного властный благоприятный приговор неба. А чтоб никто не заподозрил, что это мое толкование натянуто, я удостоверяю это, процитировав следующие за этим слова; дальше написано: “И сказал ему: Я Бог, который вывел тебя из Ура халдейского, чтобы дать тебе эту землю во владение. Он сказал: Владыка Господи, почему мне узнать, что я буду владеть ею? И Он сказал ему, возьми мне трилетнюю птицу, трилетнюю козу, трилетнего барана, горлицу и молодого голубя. И взял он себе всех их и рассек их пополам и положил одну часть против другой; только птиц не рассек. И спустились хищные птицы на рассеченные части, но Авраам отгонял их”. Быт., 15:7 сл. Вы видите, что предсказание ангела или бога подкрепляется птицегаданием, а не наудачу, как у вас, причем гадание совершается с жертвоприношениями. “Во всяком.случае, ему самому, говорит он, голоса птиц сообщили, что он воссядет на царский трон”. И (смысл того, что) говорит (писание),-что прилет птиц подтвердил обещание,- Авраам уразумел, получив подтверждение, ибо вера без истины казалась (ему) какой-то нелепостью и глупостью. А истину нельзя усмотреть на основании пустых слов, но нужно, чтобы слова сопровождались явным знамением, которое удостоверило бы, что предсказание в будущем исполнится. У вас в этом вопросе остается еще один повод для пренебрежения (законом) - то, что нельзя приносить жертвы, лишившись Иерусалима; но ведь Илья принес жертву на Кармеле, а не в святом городе...
Для начала фрагмент даже не из древнего источника, а из одной из современных религиозных статей: «Наступили времена Юлиана Отступника , когда христиане подверглись жесточайшему гонению. Христианские святыни безжалостно истреблялись: храмы рушись, мощи святых извлекались из могил и сжигались. Без следа было уничтожено тело Иоанна Крестителя».
В христианской литературе подобных текстов полных заблуждений, где Юлиану приписываются самые разные, мягко говоря, неблаговидные поступки, превеликое множество. Однако все это всего лишь повторы того, что незаслуженно приписали Юлиану — человеку высокоморальному и благородному, первые христианские историки (также, как они приписали императору Нерону), не желавшие простить императору его стремления возродить Римскую империю, объединив ее под знаменем философии неоплатонизма.
Коптская икона. Святой Меркурий убивает Юлиана Отступника.
На самом же деле, вопреки распространенному заблуждению, в борьбе с христианством Юлиан не применял физической силы и возможностей репрессивного аппарата. Его оружием было слово. Он довольно успешно проповедовал, причем использовал с этой целью искусство риторики. Юлиан учился в Афинах, где сдружился со многими учеными и философами. В спорах с первыми христианами он выгодно отличался своим блестящим образованием. За эти проповеди против христианства церковь и прозвала его Отступником . Кроме того, «жесточайшие гонения» заключались в том, что Юлиан лишил христиан императорского покровительства и запретил учительствовать в области свободных искусств.
Еще одно заблуждение об императоре Юлиане — миф о том, что перед смертью он якобы произнес фразу «Ты победил, Галилеяни н» (Феодорит и др.) В действительности Юлиан, до последнего вздоха оставаясь противником христианства, такой фразы не произносил.
Вот как описывает последние часы жизни императора римский историк Аммиан Марцелин: «Забыв об осторожности, Юлиан голосом и жестами указывал на бегущего в ужасе врага; возбуждая ярость преследователей, он отважно ринулся в бой, а в страхе разбежавшиеся телохранители закричали, чтобы он поостерегся бегущей толпы, которая раздавит его, как рухнувшая кровля. И вот тут неизвестно откуда появившееся шальное кавалерийское копье, оцарапав кожу на руке императора, пробило ребра и застряло в нижней доле печени. Попытавшись правой рукой вытащить копье, император почувствовал, что заточенным с обеих концом железом перерезал себе сухожилия на пальцах, и упал с коня. Присутствовавшие при этом быстро к нему сбежались, отнесли в лагерь и вверили заботам врачей.
Император Юлиан.
Вскоре боль немного утихла, император перестал бояться и, мужественно борясь со смертью, потребовал оружие и коня, чтобы вернуться в бой, вселить в воинов надежду и показать, как он, пренебрегая собой, тревожится лишь о спасении других… Однако силы императора были намного слабей, чем воля, он страдал от потери крови и оставался недвижим. Вскоре покинула Юлиана и надежда на спасение, так как в ответ на свой вопрос он услышал, что ранен был во Фригии. А он знал, что именно там ему назначено судьбой погибнуть. Императора перенесли в палатку…»
Слушавшие его суровые воины плакали как дети. Юлиан нашел в себе силы пристыдить окружающих: «Стоит ли скорбеть об императоре, если он соединяется с солнцем и звездами».
